Ефим Честняков. "Щедрое яблоко".


ОГЛАВЛЕНИЕ.

Вадим Межуев."Свобода как право на культуру".Декабрь 2010.

Вадим Межуев: "Если человек не нуждается в свободе, то и философия ему ни к чему…"."Новая газета".29.10.07.

Наталья Зарубина."Мифология денег в российской культуре:от модерна к постмодерну".

С.А. Никольский, В.П. Филимонов." Миросознание русского земледельца в Отечественной философии и классической литературе второй половины ХIХ – начала ХХ веков."

Светлана Жарникова.Проф.,доктор философских наук."Кто мы в этой старой Европе?"

Петр Щедровицкий."Стратегии Русского Мира.Русский мир и транснациональное русское." Выступление Петра Георгиевича Щедровицкого на гуманитарном семинаре в Риге 4 декабря 2004 года

Игорь Шафаревич."Духовные основы русского кризиса ХХ-ого века."

Егор Холмогоров. "После Запада.Перспективы русской модернизации".03.11.08.

Кочетов Э.Г. "Неоэкономика - новая цивилизационная модель экономического развития и Россия".1997.

Кочетов Э.Г."Этноэкономические системы -очаги глобальной устойчивости?".1997.

Рональд Инглегарт."Модернизация и постмодернизация".Из антологии "Новая постиндустриальная волна на Западе".1999.

Субетто А.И., Горбунов А.А." Ноосферный формат устойчивого инновационного развития России в XXI веке".2010.

В. Новожилов. "ПРЕДЕЛЫ ИНФЛЯЦИИ" (1924).

Вадим Межуев. "О цивилизационной идентичности России".

Вадим Межуев: "Если человек не нуждается в свободе, то и философия ему ни к чему…"."Новая газета".29.10.07.


Об авторе: Межуев Вадим Михайлович — доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии РАН. Специалист в области философии истории и культуры. Автор свыше 250 научных работ, среди которых монографии «Культура и история» (1977), «Духовное производство» (в соавт., 1981), «Между прошлым и будущим» (1996), «Философия культуры: эпоха классики» (2003), «Идея культуры» (2006), «Маркс против марксизма» (2007) и др.

Я не являюсь историком философии и не могу конкурировать со многими в знании современной западной философии. Но, думаю, никакое знание этой философии не сделает нас западными философами, равно как знание китайской философии — китайскими философами, а знание ислама — мусульманами. Но и оставаясь самими собой, мы, как мне кажется, пока еще не в состоянии говорить с западными философами наравне: мы можем задавать им вопросы, можем спорить с ними, но вряд ли будем ими услышаны. Мне неизвестно, чтобы кто-то из крупных западных философов всерьез спорил или соглашался с нами, ссылался на русские философские источники. Нас могут вежливо выслушать, но не более того. Вряд ли в нас видят полноправных участников современного общеевропейского философского диалога. И причина тому не отсутствие у нас философских талантов, а что-то совершенно другое. В этом я и хотел бы разобраться в первую очередь. В области математики, физики, биологии, других наук современные российские ученые вполне стоят на уровне своих западных коллег, даже получают Нобелевские премии. А вот в философии почему-то не так.
В отличие от русской литературы и искусства русская философия — даже дореволюционная — так и не стала органической частью общеевропейской культуры, не нашла за рубежом признания и поддержки. Философские представители первой волны русской эмиграции, среди которых были и выдающиеся умы, за редким исключением (например, А. Кожева) оказались вне поля зрения западной философской мысли, воспринимались ею скорее, как философствующие на почве православия маргиналы, чем как современные мыслители. Что уж говорить о философах более позднего поколения. Какое русское имя является для Запада философским авторитетом? Почему в науке мы, худо-бедно, выдерживаем конкуренцию, а в философии нет?
Все дело, как мне кажется, именно во времени, которое отделяет нас от Запада. Я имею в виду, конечно, не хронологическое время, а историческое. Мы как бы живем с Западом в разные времена. От Запада нас отличает, по моему мнению, разное отношение к современности, к тому, что принято называть модерном и что Хабермас назвал «философским дискурсом о модерне». У нас с Западом на этот счет как бы разные дискурсы. Не буду вдаваться здесь в дискуссию о том, что понимать под модерном, ограничусь лишь его общеупотребительным толкованием как рационализации всех форм жизненного поведения человека. Под ним же можно понимать и практическую реализацию идей Просвещения. Насколько я понимаю, западная философия в своей значительной части развивается сегодня под знаком критики и преодоления модерна, выхода в какое-то новое состояние, называемое постмодерном. А вот мы до сих пор в этот модерн никак попасть не можем. Предпринимаем для этого огромные усилия, но какая-то еще более мощная сила выталкивает нас из этого модерна обратно.
Живя в России, трудно представить, как выглядит мир постмодерна. Мы смотрим на него глазами Запада, судим о нем по западной литературе. Ведь мы (я имею в виду основную часть российского населения) и в модерне по-настоящему пожить не успели. Вот уже триста лет модернизируемся, но никак не можем довести этот процесс до конца. Такое впечатление, что Россия — страна перманентной модернизации, которая временами то вспыхивает, то угасает.
Что же мешает России стать современной страной, войти в модерн? Для этого Европе, как известно, потребовалось пройти через три «двери», первая из которых — Возрождение, вторая — Реформация, третья — Просвещение. Все вместе заняло у нее примерно лет пятьсот. Мы же не прошли ни через одну. У нас не было своего Возрождения, своей Реформации, ну а Просвещение остановилось где-то на полпути, затронув лишь верхний слой российского общества. Дальше не пошло. Соответственно, и сложившийся в России философский дискурс (за исключением, разумеется, тех, кто просто пересказывает и комментирует западные источники) характеризуется неприятием модерна ни в его гуманистической, ни в протестантской, ни в просветительской версиях. Если ранние славянофилы (Хомяков, братья Киреевские) еще как-то пытались противопоставить европейскому свой русский проект модерна, получивший впоследствии название «русской идеи», то, начиная с Данилевского и вплоть до евразийцев, идея «русского модерна» перерастает в идею «антимодерна», отрицания всего европейского, ставшую оплотом русского консервативного национализма. Сегодня эта идея все более завладевает массовым сознанием (по социологическим опросам, около 70% россиян не считают себя европейцами) и берется на вооружение определенной частью нашей политической элиты. Невосприимчивость к модерну видна даже по нашей литературе, не принявшей ренессансного гуманизма. Бердяев считал, что если у нас и были гуманисты этого типа, то только Пушкин. Остальная литература, от Гоголя до Достоевского и Толстого, пошла не по пушкинскому пути. Негативное отношение к Возрождению характерно и для большинства русских религиозных мыслителей и философов, вплоть до Лосева. Аналогично обстоит дело с Реформацией. Отношение к протестантизму и его этике в русской мысли хорошо известно. Исключение составляют, конечно, русские западники (включая либералов и социал-демократов), но все знают, какова их судьба в России. Сегодня весьма модно ругать и тех, и других. Не буду об этом долго говорить. Русская критика модерна в отличие от его западной критики тяготеет не к новому, а к старому — традиционному — миру, находящемуся под властью церковного и государственного авторитета, то есть православия и самодержавия. Если современный западный интеллектуал в большинстве своем если не модернист, то постмодернист, то наш, как правило, — антимодернист. В политике он — консерватор, обращенный к прошлому — советскому или дореволюционному, причем независимо от того, к какой партии принадлежит. Сегодня это видно, как никогда раньше.
Я не хочу ставить антимодернистский дискурс ни в упрек, ни в заслугу России. Очевидно, иным он пока быть не может. История, в конце концов, рассудит, куда ведет этот дискурс — к победе или к поражению. Я не собираюсь пророчествовать на эту тему. Меня интересует, честно говоря, другое: чем является философия в контексте каждого из этих дискурсов — модернистского, постмодернистского и антимодернистского. Что объединяет у нас разные области философского знания? Какая связь между ними? Как отличать их друг от друга по стилю и методу, по выраженному в них философскому мировоззрению? Иными словами, философов много, но нет того, что называют философией, — школы или направления со своей особой и оригинальной концептуализацией мира. К какому философскому направлению или течению принадлежит большинство наших философов? И какую в таком случае философию они преподают студентам? Философию на любой вкус? Но такой не бывает. Дореволюционная русская философия и лучшие образцы советской и марксистской философии уже в прошлом, а их достойного продолжения я пока не вижу. Наши философы напоминают порой обычных научных работников, сообща разрабатывающих какую-то частную тему (по гранту или рабочему плану) и не очень озабоченных экспликацией философских предпосылок собственного творчества. В таком качестве они, как правило, проигрывают в соревновании с нормальной наукой. Из подобного творчества, как мне кажется, никогда не вырастет философия большого стиля, интересная современникам.
Философия эпохи модерна, классическая философия, чтобы стать таковой, должна была, как известно, предварительно освободиться от роли служанки теологии, навязанной ей Средневековьем. Речь шла не об отрицании ею религии, а об установлении границы, отделяющей философский разум от религиозной веры. Союзником философии в этом деле стала родившаяся в ХVII веке современная наука. Новоевропейская метафизика хотела быть наукой по преимуществу, даже первой наукой, ориентированной на ее математические и естественнонаучные образцы. Осознание невозможности существования философии в форме науки стало началом кризиса классической философии, что привело в конечном счете к возникновению философского постмодерна. Только на этой ступени становится очевидным, что разделяет философию и науку (как до того философию и религию). Обратную попытку вернуть философию под власть религиозного сознания или заменить ее теологией я и называю философским антимодерном. Нынешнее увлечение восточными религиями — из той же серии. Я понимаю, что навлеку на себя критику подобными утверждениями, но таково мое мнение. Любая попытка возродить под видом философии предшествующие ей формы сознания — миф, религию, оккультизм и пр. (не с целью их анализа и критики, а с целью возвращения к ним) — есть для меня проявление антимодерна. Когда повсюду открываются церкви (против чего я, конечно, ничего не имею), но при этом закрываются научные институты, становится ясно, что мы движемся не в модерн, а в состояние, предшествующее модерну, в до-модерн, в котором философия перестает занимать центральное место в культуре и образовании. Легко представить, что в ближайшее время ее преподавание в школах и университетах будет заменено проповедью Закона Божьего. И не то плохо, что учащиеся будут лучше ориентироваться в вопросах веры, а то, что вопросы, которые до сих пор решались философами, будут теперь исключительно прерогативой церкви. Правда, и постмодерн влечет за собой снижение роли и значения философии в культурной жизни общества. Я слушал доклад итальянского профессора Ваттимо и хотел бы сказать о нем несколько слов. Постмодернист, как я его понял, — это истинный христианин, верующий человек, поскольку бытие дано человеку не в акте познания, а как акт чистой веры. Проще говоря, постмодернизм — это окончательное преодоление язычества, высшим выражением которого была античная философия с ее апологией объективного мира как предмета знания. Но если бытие дано нам в акте веры, то тогда оно нам не просто дано, а, как он выразился, подарено, т.е. является даром, а не данностью. А раз наше бытие — это дар, то возникает понятное желание отблагодарить того, кто этот дар сделал. Соответствующее нашему бытию чувство благодарности — совсем другое отношение человека к миру, чем то, которое рождается в акте познания. Это даже не вера в догмат воскресения Христа. Это просто вера в то, что есть некая сила, более высшая, чем мы, которая нам дала в дар бытие и по отношению к которой мы можем испытывать только чувство глубокой благодарности. И тогда существование человека в контексте бытия — это акт чистой любви и ничто другое. Этот акт лишен всякого элемента корысти и личной заинтересованности. Так я понял профессора Ваттимо. Кладя в основу человеческого бытия бескорыстную любовь, он, наверное, потому и называет себя последним итальянским коммунистом. В отличие от П. Негри, считающего себя последним планетарным коммунистом. Но у меня возник вопрос к нему. Если постмодерн основан исключительно на акте веры, то где здесь место философии? Если постмодерн — это конец любой метафизики, то может ли быть неметафизическая философия? И как она возможна в эпоху постмодерна с его отказом от больших нарративов? Не должна ли философия, в конце концов, уступить свое место в познании науке, а в практической жизни — культу любви или еще какому-то другому культу? Подобный вопрос задали когда-то Хайдеггеру. В одном из последних интервью его спросили, как он относится к тому, что престиж философии в системе университетского образования падает, а многие считают занятие философией совершенно бессмысленным делом. Хайдеггер ответил, что это тот вопрос, над которым он постоянно думает. Философия для меня, пояснил он, — опыт автономного и творческого существования, который, конечно, совершенно не нужен современному человеку. Философия, как можно понять Хайдеггера,— не выход в какую-то иную по сравнению с наукой область знания, а просто искусство жить собственной жизнью, опыт, так сказать, переживания собственного бытия, выражаемого посредством слова. Но чем же тогда философия отличается, например, от поэзии? На этот вопрос пусть ответят сами постмодернисты: мне за них это трудно сделать. Постмодерн, как я понимаю, — это тоже конец философии. Если антимодерн признает ее лишь в качестве служанки религии, то в пост­модерне, который Ваттимо считает завершением христианской эры, ее тоже нет. Но тогда — у меня, к сожалению, нет времени подробно рассуждать на эту тему — философия возможна только в эпоху модерна. Вопрос лишь в том, как понимать модерн. Обычно его отождествляют с эпохой разума. Но чем является сам разум? Мне более близка позиция Хабермаса, трактующего просветительский разум как незавершенный модерн. Хабермас, насколько я его понимаю, предлагает иную — не моно-, а полисубъектную — концепцию разума, имеющую своим истоком межличностную коммуникацию индивидов. Это не разум эпохи Просвещения с его абстрактным (трансцендентальным) субъектом познания и действия, а разум, имеющий характер интерактивного, или коммуникативного, действия. Но тем самым для философии открывается новое поприще — не столько познания мира в его единстве и целостности, которое целиком оказалось в ведении науки, сколько организации пространства межчеловеческого диалога и общения. Нельзя не признать, что именно в этом направлении ведутся наиболее интересные и плодотворные философские поиски как за рубежом, так и у нас в стране (напомню хотя бы о школе Библера). Почему же именно философия, а не наука содержит в себе ответ о природе подлинно человеческой коммуникации? Вот здесь, как мне кажется, мы и подходим к вопросу об изначальном смысле возникновения и существования философии в составе европейской культуры. Нельзя не отметить, что размежевание философии не только с религией, но и с наукой началось с возникновения в XIX веке наук о культуре. С этого момента вопрос о сути и смысле философской работы приобрел новое звучание. Пока существовали только науки о природе, философия претендовала на познание сверхприродного — человеческого, культурного — мира. Именно в вопросах, касающихся существования человека в мире, она считала себя главным авторитетом. Но когда и этот мир стал предметом научного изучения, философия, подобно королю Лиру, раздав все свои владения детям, оказалась перед вопросом: где теперь ее царство? Не обречена ли она оставаться всего лишь служанкой науки — логикой и методологией научного познания, научной эпистемологией и пр.? На этом особенно настаивали позитивисты. И сейчас многие придерживаются такого же мнения. Но если вся область познания сущего целиком уходит в науку, зачем вообще нужна философия? Именно постмодерн, перестав отождествлять философию с наукой, поставил вопрос о том, чем философия является сама по себе, безотносительно к науке, каково ее особое место в европейской культуре, чем она отличается от других форм сознания. Недаром, начиная с Ницше, вновь и с особой силой вспыхивает интерес к античной философии, к началу и истоку философского знания, в котором и ищут ответы на поставленные вопросы. Кому, как не грекам,— первым философам в точном смысле этого слова — знать, зачем нужна философия, какая жизненная потребность вызвала ее появление на свет. Полученные ответы, начиная с того же Ницше и заканчивая постмодернизмом, все, конечно, хорошо знают. Свое собственное мнение на этот счет я изложу в тезисной форме. Если наука есть знание о разных культурах, сколько их есть на свете, то философия есть знание человека о собственной культуре, точнее, о том, что он считает своей культурой. В этом смысле научное знание о культуре и культурное самосознание человека не совпадают друг с другом. Можно знать ислам, но такое знание еще не делает человека мусульманином. Знание и бытие вопреки формуле Декарта расходятся между собой. Знать культуру и быть в ней — не одно и то же. Наука дает нам знание о культуре, философия отвечает на вопрос, кто мы сами в культуре, что считаем в ней для себя важным и ценным. С различением науки и философии как знания и самосознания согласятся, видимо, многие. Труднее понять другое: почему попытка Гегеля поднять самосознание до уровня знания, причем абсолютного, существующего в форме науки, привела к последующему разтождествлению самосознания и научного знания, что дало повод говорить о конце вообще философии, ибо в какой еще форме, кроме научной, может существовать самосознание? Если философия — не наука, что она такое? В ней видят либо еще один (философский) вид веры, наряду с религиозной, либо особый тип словесного творчества, подобный, например, поэзии, выражающий на своем языке опыт собственного существования в мире, либо просто работу по переосмыслению, переописанию (редескрипции) уже существующих текстов. Или она — тоже знание, но существующее по иным канонам, чем просто научное? Его уже нельзя числить по разряду ни вероучения, ни теоретического знания. Но чем тогда является такое знание, что рождает потребность в нем? Проблема, как я ее понимаю, состоит в том, что самосознание человека, живущего сегодня на пересечении разных культур, строится на основе его свободного выбора. Можно ли такой выбор сделать сознательным? Вопрос не в том, как мыслить свободу в качестве объекта знания, а в том, как быть свободным в акте своего самоопределения и самосознания. Если бы культура, которую мы считаем своей, зависела только от места нашего проживания, происхождения, окружения и даже языка, на котором мы говорим, т.е. диктовалась чисто внешней необходимостью, чем бы мы тогда отличались от бабочек в гербария, которым природа раз и навсегда предписала определенную нишу? Но ведь что-то в этой культуре зависит от нас самих, от нашего собственного выбора. Мы, конечно, многое берем из прошлого своей страны и народа, здесь не о чем и спорить, но ведь в нашем прошлом есть и нечто такое, что нам может не нравиться, вызывать отторжение, от чего мы хотели бы отказаться, тогда как у других народов мы можем находить для себя что-то важное и полезное. Каждый из нас в определенных пределах свободен в своем культурном выборе. Можно ли сознательно обосновать выбор нами своей культурной идентичности? Здесь, по моему мнению, и открывается поле для философствования, предметом которого является осознание нами той системы ценностей, которой мы \руководствуемся в своем культурном выборе. И не всегда эти ценности можно установить опытным или логическим путем, обращаясь к традиции или к мнению большинства. Они во многом диктуются именно нашей свободой, нашим отношением к тому, что мы полагаем для себя вечным и абсолютным. По отношению к любой догматической системе знания такое мышление всегда будет критическим, указывающим на его относительность по отношению к человеческой свободе, не знающей для себя никаких временных и пространственных ограничений. С этой точки зрения современное философское мышление носит не столько систематический, сколько критический характер, исповедуя в качестве абсолютной ценности только ценность свободы. Короче, все, что существует в культуре, с которой я себя отождествляю, по необходимости, независимо от меня,— предмет науки, что предопределено в ней свободой человека – предмет философской рефлексии. Традиция, положившая в основание культуры индивидуальную свободу и сделала возможной появление философии в составе этой культуры. Философия есть язык и мысль свободного человека, хотя эта свобода по-разному дает знать о себе на разных этапах европейской истории. Схематически место и роль философии в составе европейской культуры можно представить следующим образом: религия призвана сделать нас добрыми, морально ответственными (перед Богом) существами, наука — сильными, вооружив знаниями и технологиями, но только свободный человек способен примирить между собой веру и знание, дух и разум. Вне свободы они в равной мере могут стать источником насилия над человеком. А вот инстанцией, позволяющей осмыслить границы человеческой свободы, как раз и является философия. Она как бы располагается в промежутке между религией и наукой (потому ее и тянет порой то в одну, то в другую сторону), хотя в своем собственном существовании, будучи самосознанием человека, критически относится к любой попытке подчинить его свободу либо только предписаниям свыше, либо природной необходимости, т.е. чему-то, выходящему за пределы его разума и воли. Само существование философии свидетельствует о том, что свобода, как бы ее ни трактовать, становится основополагающей ценностью человеческой жизни и культуры. Если человек не нуждается в свободе, то и философия ему ни к чему. Предвижу вопрос: как же понимать саму свободу, чем она является в своем философском истолковании и как может быть реализована в современном обществе, но это тема для другого выступления. (Публикуемый текст — выступление на Ученом совете Института философии РАН). 29.10.2007

КОЧЕТОВ Эрнест Георгиевич. "Неоэкономика - новая цивилизационная модель экономического развития и Россия"


КОЧЕТОВ Эрнест Георгиевич, доктор экономических наук, заведующий отделом Всероссийского науч­но-исследовательского института внешнеэкономических связей Минэкономики РФ. Статья подготовлена в рамках проекта, осуществляемого при содействии Российского гуманитарного научного фонда(1997 год).

Стратегические задачи формирования новых направлений развития России диктуют необходимость концептуально осмыслить одну из основополагающих проблем современ­ности, а именно - цивилизационную модель, в рамках которой будет эволюционировать российская экономика в XXI в. Российская научная мысль уже давно пытается определить возможные сценарии экономического развития страны. Разброс мнений здесь огромен: от сугубо самобытного, национального, российского пути до простых слепков с западных моделей. Какой путь выберет Россия? Пойдет ли она по западному постиндустриальному пути или, разгадав новые тенденции в мировых процессах, своевременно и с опережением отреа­гирует на них? Какие для этого существуют возможности?
РОССИЯ И ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ.

Оттолкнемся от общеизвестных положений. Постиндустриальному обществу присущи такие атрибуты, как беспрерывная смена технологических революций, управляющая техно­кратическая элита, мощная единая властная структура (истеблишмент с разветвленной системой лоббизма). Происходит соединение интеллектуального, промышленного и финан­сового капиталов с сильнейшим акцентом в сторону первого. Готова ли Россия приобрести такие атрибуты? Насколько это реально и оправдано? В нынешней России нет четко сформировавшихся новейших структур и прежде всего -истеблишмента. За короткий период демократических преобразований не успела сложить-


Автопортрет автора.

1 Попытка осмыслить возможные пути развития России в XXI в. нарождающуюся новую модель цивилизацнонного развития была сделана в работе: А. В л а д и м и р о в. Э. Кочетов. Проблемы поиска пути России в XXI веке. Некоторые концептуальные подходы (Московский научный общестнепныи фонд. Институт стратегических оценок. М., 1996). 2 См. работы автора на эту тему: Некоторые соображения о переходе российской экономики к постиндустриальной модели ("Финансовые и деловые новости", Ms 13. 1992); Russia postsocialist or postin- dustriai ("Financial and Business News", № 28, 1992).


ся властная структура, которая бы обеспечила целенаправленное стратегическое развитие экономики. Политический истеблишмент не подкреплен экономическим. Программы поли­тических партий, общественных течений, социальных групп настолько пестры,и проти­воречивы, что не в состоянии вывести общий вектор развития. Коммерческие структуры, призванные сыграть лидирующую роль, еще аморфны и инфантильны и пока не стали естественной частью политического истеблишмента. Своеобразен и российский лоббизм. Создалась система проталкивания экономических решений, которые в силу разноречивости интересов не дают позитивных результатов. Хозяйственная практика не отсекает те ветви лоббизма, которые противоречат не только общим-национальным интересам, но зачастую и интересам лоббирующих групп. Отметим далее, что непрерывная цепь технологических революций может втянуть национальную экономику в полосу изматывания не менее пагубную, чем* отошедшая в прошлое гонка вооружений. Россия не может позволить себе постоянный отказ от жизнеспособных хозяйственных инфраструктур в угоду новейшим технологическим идеям. В отличие от американской российская экономика взращена на принципах жертвенности: гигантская концентрация усилий способна решить любую научно-техническую или про­изводственную задачу. Мы располагаем индустриальными очагами (системой российских технополисов), где вызревали и воплощались в жизнь программы в области атомной энергетики, коммуникаций и связи, аэрокосмические, биоэнергетики и т. п. Но они не обеспечили повышение конкурентоспособности нашей экономики до уровня адекватного постиндустриальной модели. Таким образом, следование России в русле постиндустриальной модели может поставить ее в "хвост" глобальных закономерностей развития. Но дело не только в трудностях освоения постиндустриальной модели: вырождается она сама.

ПРЕДВЕСТНИКИ НЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ

Постиндустриальная модель вступила в свой завершающий этан: угасают ее движущие силы, идет только самовоспроизводство в границах досконально отработанных механизмов, во все ускоряющемся темпе пожирающих интеллектуальные, финансовые, производст­венные, природные и другие ресурсы. Человек прикован к молоху, созданному им самим. Под стать этому изменился тип мышления, оно деформировано, приняло однобокий характер (на Западе говорят об "одномерном человеке")-. Кризис модели проявляется во всех аспектах. Инерция самовоспроизводства становится опасной. Дело в том. что в недрах модели прошел эволюционное развитие процесс, основанный на "цикле жизни" ее центральных атрибутов. Резкое сокращение цикла жизни товаров привело к сокращению цикла жизни организационных структур, а симбиоз этих циклов вылился в отторжение ряда мировых экономических инфраструктур, вполне жизнеспособных, но подпадающих под универсальный принцип последней стадии пост­индустриальной модели - убыстрение гонки технологических революций, делающее ненуж­ными многие жизнеспособные, часто первоклассные инфраструктуры во имя нарождения новейших. Но это только одна черта, предвещающая агонию и угасание данной модели. Другая грань - формирование своеобразной "зоны преемственности", насаждение постиндуст­риализма в других странах и трансплантация сопутствующих ему систем. Так возникают новые постиндустриальные зоны (например, индустриальные "белые карлики" в АТР). Здесь преследуется стратегическая цель - наращивается и потом тщательно соблюдается дистанция по уровням развития в рамках различных цивилизационных моделей. Этим поддерживается лидерство, претензии на главенство в мире. Мировое сообщество постепенно начинает понимать, что выдержать такую изматываю­щую нагрузку оно не может. Начался мучительный процесс избавления от глобальной постиндустриальной машины. На базе постиндустриальной вызревает новейшая модель, способная облегчить участь цивилизации. Парадокс в том, что высокий темп роста постиндустриальных механизмов держит в заложниках ее наиболее ярких представителей (около двадцати развитых стран). И не исключено, что через призму этих проблем развитые страны по-иному смотрят на обновляемую Россию.


Герберт М а р к у з е. Одномерный человек, М., 1994.
Что позитивного в этом интересе к России с точки зрения цивилизационного развития? Россия еще не успела, к счастью, вклиниться в последнюю постиндустриальную стадию. Завершая индустриальный цикл своего развития, обладая сформировавшимися производст­венными анклавами (очагами), интеллектуальными заделами и способностью к воспроиз­водству научно-технического потенциала, Россия имеет исторический шанс - необре­мененная постиндустриальной моделью, она готова не только гармонично войти в новую модель цивилизационного развития, но и при определенных условиях стать лидером этого процесса. Это не тот случай, когда в пустыне поворачивает назад караван и хромой осел стано­вится первым. Мировой караван разворачивается фронтально на новые тропы и пути развития и. естественно, у России нет необходимости примкнуть к его наиболее "утом­ленным и измотанным" участникам. Таким образом, проблема перехода на новую, неоэкономическую модель - проблема не только России. Миру еще предстоит "выломиться" из постиндустриальной модели, и здесь предвестницей может стать Россия. Для этого имеются все предпосылки.

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ НЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ И РОССИЯ НА ИХ ФОНЕ

К центральным моментам, характеризующим характер неоэкономической модели, мож­но отнести: 1. Происходящую перекомпоновку различных систем и последующее их сращивание в единую неоэкономическую систему. В России этот феномен проявляется как мучительный процесс осмысления причин распада традиционно устоявшихся структур, которые форми­ ровались в общепринятом русле выделения отдельных блоков системы. Подмечено, что системный подход как методологический инструмент для охвата огромной мозаичной картины каких-либо процессов превратился в метод искусственного расчленения, выде­ ления и развития отдельных, обособленных блоков. Так были выделены экономика, промышленность, экологические, национально-этнические, культурологические и другие блоки. В рамках этих блоков, в свою очередь, стали выделяться новые "подблоки '. Получила отраслевое деление экономика; техническая политика отделилась от промыш­ ленной; политика выросла в огромный самостоятельный пласт, это же случилось с военно- стратегическим блоком и т. д. В рамках блоков (систем, подсистем) сформировалась своя апологетика. Возникли целые школы, в том числе академические, которые способствуют гипертрофированному развитию этих ячеек. Возводятся глухие "межсистемные стены', таким образом, был научно "обоснован" такой порок как ведомственность, на ее страже стоит отраслевая наука. Отсюда ясны истоки формирования координирующих органов. В этой ситуации организационно-функциональные механизмы принятия решении на любом уровне обречены на провал. Невозможно преодолеть ведомственные интересы, ибо идет жесткое лоббирование в рамках этих ячеек. В данной ситуации разрастается огромный аппарат координирующих органов, работа которого будет затруднена, если не подорвать саму системную модель членения различных сфер деятельности. К организационно-управленческой пирамиде добавляется огромная управленческо-коордннационная пирами­да, на их базе, в свою очередь, формируется третья и т. д. "Продавить" решения через этот "панцирь" способна только железная воля, которая представляет идеальную почву для воспроизводства тоталитарной системы (сама система требует силовых методов государственного управления). Здесь нет места для демокра­тического развития, оно подменено псевдодемократической моделью. Особый, тоталитар­ный оттенок в рамках постиндустриальной модели имеют культура, религия и т. п. 2. Зарождение новой, неоэкономической модели, в основе которой прорыв межсистем­ ных оболочек, "диффузионное" сращивание различных сфер в единые формационные ячей­ ки. Взглянув через подобную призму на многие проблемы, надвигающиеся на Россию, мож­ но увидеть пути их разрешения. Это синтез, "свинчивание" в единую неразрывную популя­ цию различных сфер деятельности. Это прежде всего сращивание экономики с экологиче­ скими и национально-этническими, культурологическими и т. п. системами; вплетение в современные разработки для достижения стратегических целей даже реликтовых систем; формирование интеграционных союзов (альянсов) не в монохромной, а в смешанной поло­ се; создание субъектов мирохозяйственного общения на принципиально новой основе. * Подобная логика проясняет рамки функционирования закона стоимости, который работает в "очищенной" системе, не учитывающей духовные, национально-этнические, психологические, морально-этические и т. п. компоненты. Становится ясно, отчего во многих случаях экономические стимулы и категория "прибыль (доход)". не являются решающими. Вот почему в глобальной экономике в рамках неоэкономического подхода все явственней просматривается новая категория - стратегический эффект. Это категория более высокого ранга, нежели прибыль. Именно система стратегических эффектов закладывает базу для формирования будущих интернациональных издержек, создает усло­вия для функционирования закона стоимости. Такая логика и такой подход ведут к поиску совершенно новых закономерностей мирового развития, формированию новейшего уровня социально-экономических отноше­ний, выработке новой парадигмы отношений России с внешним миром в рамках неоэкономической модели развития цивилизации. При этом следует особо подчеркнуть, что первой предвестницей проявления неоэкономической модели была экономика. В текущем столетии начались разрывы отдельных блоков и их слияние (межкартельные соглашения, слияние промышленного и банковского капитала, закольцовка структур в рамках огромных производственно-технологических цепей, в составе которых звенья различного наполнения и содержания). Иными словами, пробивает дорогу ассоциативный подход. Этот подход создал возможность беспрепятственного перелива технических идей, ресурсов, капитала и т. д. Конец XX столетия ознаменовался более четким контуром неоэкономической модели, здесь идет уже перелив и симбиоз экономических, экологических, национально-этнических, культурологических и других блоков. Историческая ситуация такова, что Россия практически первая ощутила на себе влияние этой неоэкономической модели, ее неумолимые законы. Нигде в мире, кроме России, нет теперь вызревших неоэкономических атрибутов, ибо над Россией пронесся свежий ветер перемен, она первой ощутила мощные толчки нарождающейся неоэкономики. Ничто не могло удержать распад - ни технологическая взаимозависимость, ни военно-политические связи. В распаде СССР, СЭВ. ОВД скорее всего "повинен" пробивающий себе дорогу набор новых неоэкономических ценностей, формирование нового симбиоза, где экономические аспекты будут опосредовать все процессы - духовные, этноэтическис. экологические, и т. п. Именно Россия может стать "локомотивом" формирования глобальной неоэкономической модели, ибо она обладает огромной этнонациональной палитрой, широким спектром религиозно-этнических блоков, мощным пластом духовного развития и огромным интел­лектуальным потенциалом. Новый набор ценностей предполагает освобождение человека от деформированного менталитета. Это не есть желание уйти из цивилизационного развития, вернуться в прошлое, а, скорее, соединение природы человека с новейшими стимулами к труду, изжи­тие моделей безудержного повышения производительности труда, становление человека не как придатка к им же созданной постиндустриальной машине (когда человек, прикованный к неумолимой "колеснице", воспринимает свой изматывающий бег как единственный способ существования). Для неоэкономической модели характерны новые субъекты развития, их новая органи­зационно-функциональная форма. Мы стоим на пороге формирования совершенно новых организационно-функциональных структур. Что здесь можно ожидать? вырождение корпораций, функционирующих на относительно постоянной основе и замена их на временные консорциумы, действующие в рамках интернационализированных воспроизводственных ядер. Их центральная задача - реализация программ (социально-экономических, культурологических, структуроформирующих и т. п.). вслед за формированием интернационализированных воспроизводственных ядер идет перерождение правительственных и государственных органов. Воспроизводственные ядра, перешагнув национальные границы, создают условия для формирования правительств, функционирующих на межгосударственной основе, но в рамках этих ядер. Не исключено, что в будущем, по мере "политизирования" этих ядер, возможно возникновение новых государственных образований. Таким образом, неоэкономика безболезненно гармони­зирует перекомпоновку мирового геоэкономического атласа по новой, воспроизвод­ственной схеме. Первый предвестник этого процесса - стремление Европы к неоэкономическому симбиозу. Высокими темпами идет наращивание Европейского интернационализирован­ного воспроизводственного ядра (ЕИВЯ). В рамках этого ядра по новому звучит военный фактор: Североатлантический альянс становится одной из составных частей Европейского воспроизводственного ядра. В силу этого возникает тенденция "очиститься" от американс­кой в значительной мере инородной военной машины, которая тяготеет к "своим" ядрам. В этой ситуации стремление ряда восточноевропейских стран включиться в ЕРТВЯ только по форме принимает военный подтекст. Здесь просматривается (в рамках высоких геоэкономических технологий) механизм перегруппировки военных альянсов через "блуж­дающие" интернационализированные воспроизводственные ядра, тем более, что принципы неоэкономики вплетают в эти процессы своего рода "реликтовые" системы, имеющие национально-этнические, культурологические корни. Вот почему на геоэкономическом атласе мира могут рельефно "обнажаться" эти корни и композиции. К примеру, может возникнуть Угрофинская стратегическая группировка (УСГ): Венгрия. Эстония, Финляндия, Мордовия, Удмуртия. На подобной основе возможны иные композиционные варианты, с другой подосновой и т. п. Просматривается механизм ослабления, размывания и в конечном итоге разрыва любых альянсов на военно-политической основе. В неоэкономической системе может получить новое звучание проблема выстраивания концепций и доктрин в традиционно устоявшихся сферах деятельности. К примеру, если взять военно-политический аспект, то в принципе возможно сформировать военную докт­рину, в которой даже не будут упомянуты военные факторы (вооруженные силы и т. д.). Неоэкономика дает такие рычаги размывания угроз, которые по своей разрушительной но в такой же мере и созидательной) силе, по своему эффекту во много крат превосходят военные. Так, только неоэкономическая модель может гармонизировать такой феномен как исламский фактор. Неоэкономика позволяет обеспечить симбиоз этого процесса с экономическими и другими компонентами. И еще один аспект: создавать любую доктрину (будь то внешнеэкономическая, военная и т. д.) невозможно в отрыве друг от друга, необходим симбиоз, единый блок, формируемый в единстве по времени, месту, цели и направленности. Россия вполне может стать предвестником и лидером особого (не исключено евразий­ского) неоэкономического образования, которое может сформироваться на базе мирового условно-российского интернационализированного воспроизводственного ядра, уравнове­шивающего зарождающееся воспроизводственное ядро европейского масштаба (без уравно­вешенности ядер нарушается неоэкономическая модель - это принципиальное и базовое условие ее эволюции). Налицо глубинные неоэкономические корни, которые скомпонуют контур евразийского ядра. Причем неоэкономика может сформировать воспроизвод­ственные ядра не обязательно на базе сопредельных государств. - интернационализи­рованные звенья могут находиться даже в различных частях мира и по форме выступать не только в экономической оболочке. Россия должна сразу форсированно включиться в неоэкономическую модель развитая. Но так как эта модель вырастает на базе постиндустриальной, естественно, что централь­ные компоненты последней должны форсированно внедряться в российскую хозяйственную Ц жизнь. К ним, как уже говорилось, относятся: формирование управленческого истеблиш­мента; проведение ряда технологических революций в узловых точках экономики: | цивилизованное лоббирование приоритетных сфер и проектов, направленное на решение "болевых" проблем развития, и так далее. Но все это только подготовительная стадия к переходу на новую цивилизационную модель. Тут требуется выборочная, гибкая тактика. Для отечественной промышленности прием­лемым, вероятно, будет очаговый характер технологического обновления. Не резкая замена одной производственной инфраструктуры более совершенной, как это принято по западному образцу, а постепенное обновление инфраструктуры с привнесением в нее стандартных, унифицированных западных элементов по всем хозяйственным срезам - вот. на мой взгляд, наиболее безболезненный и перспективный для России путь гармоничного согласования отечественной и западной инфраструктур. Сложившиеся в России государственно-монополистические структуры уже несут в себе элементы постиндустриальной модели и потому являются естественной основой для возрождения российского предпринимательства. В недрах планово-распределительной системы созрели элементы государственного регулирования хозяйственных процессов. Встраивание этой отработанной системы в рыночную модель позволило бы значительно сэкономить и время, и усилия. 5 Итак, рассматриваемый неоэкономический ракурс мог бы сыграть основополагающую роль в выработке стратегии государственно-правового строительства Российской Феде­рации.

ИЗМЕНЕНИЕ ОСНОВНЫХ БЛОКОВ ПОД ВЛИЯНИЕМ НЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ

Внешнеэкономический блок. Система внешнеэкономических связей, будучи одной из важнейших составных частей национальных экономик ив тоже время мостом к внешнему миру, не может не реагировать на глубинные изменения, происходящие в недрах постиндустриальной модели, где зарождается новая цивилизационная модель развития -неоэкономическая. Эта реакция сказывается в следующем:
- идет реструктуризация мировой системы - с распадом СССР, СЭВ, ОВД она пришла в движение, ищет новую точку равновесия;
-национальные экономики переходят на новую парадигму взаимодействия - не тор­говую, а воспроизводственную (геоэкономическую)
К такой ситуации Россия оказалась не подготовлена: национальная система внешне­экономических институтов не соответствует мировым тенденциям - она базируется на устаревшей торгово-посреднической (с рудиментами снабженческо-сбытовой) доктрине. В силу этого она не способна решать стратегические задачи, возникающие в процессе встречного движения к мировому равновесию. Здесь требуются новые, геоэкономические подходы:
-вхождение в мировые интернационализированные воспроизводственные ядра (циклы), обеспечивающие доступ к формированию и перераспределению мирового дохода; -оперирование не просто на внешнем рынке, а в комплексном геоэкономическом пространстве мира. Транснационализация перекроила политическую карту мира, возникло повое, геоэкономическое поле, на котором национальные экономики реализуют свои стратегические цели - поле это имеет ясно очерченные международные и экономические границы, отражающие национальные интересы, стратегические альянсы, интеграционные и дезинтеграционные сдвиги, контуры экономических группировок (геоэкономических плац­дармов) и т. п.: -активная, наступательная позиция и соответствующие приемы: использование высоких геоэкономических технологий, векторной стратегии (со стратегическим направлением формируется соответствующая модель ВЭС). целенаправленного формирования геоэко­номических ситуаций, стратегического зачета взаимных требований и т. д.: -переход национальной экономики на геоэкономическую (воспроизводственную, произ­водственно-инвестиционную! модель внешнеэкономических связей. Воспроизводственная модель ВЭС требует соответствующей организационной и управ­ленческой формы и методологического инструментария. С игнорированием новых внешних факторов нарастают угрозы национальной безопас­ности - национальная экономика попадает в полосу долговременного изматывания: -торговая модель, расширяя и культивируя нерациональный товарооборот, в нарастаю­щем темпе "вгоняет" в структурный кризис экономику, особенно тяжелое машиностроение, транспорт, экологию; -подрывается ресурсная база национального машиностроительного комплекса, в том числе и ВПК, идет деиндустриализация страны; складывающиеся мировые интернационализированные воспроизводственные ядра, подпитываемые через внешнюю торговлю и утечку валюты российскими ресурсами, не допускают Россию в свои транснационализированные блоки, тем самым перекрывая ей доступ к мировому доходу; -в силу этого Россия вынуждена оперировать заемными средствами - внешними кредитами, растет внешний долг, его покрытие требует наращивания сырьевого экспорта -экономика попадает в порочный круг. Россия должна опередить события и успеть прийти к новому геоэкономическому равновесию в качестве сильного партнера, провозгласив свои национальные интересы, спроецировать стратегические цели в геоэкономическом пространстве, наметить интегра­ционные альянсы и геоэкономические плацдармы, не позволить "стереть" свою геоэко­номическую "память". Только исходя из вышеизложенных фундаментальных принципов возможно в сжатые сроки разработать и принять новую национальную внешнеэкономическую доктрину и стратегический арсенал ее реализации. В основе этой доктрины - врастание национальной экономики в геоэкономическую систему с целью прорыва к полнонравному участию России в формировании и распре- делении мирового дохода, с опорой на высокие геоэкономические технологии и на функционирование в мировом геоэкономическом пространстве. Неоэкономическая модель преподносит нам новый подход к таким устоявшимся экономическим категориям, как мировой рынок, мировые цены и т. п. В наше время пора отказаться от этих мифов, пересмотреть эти категории. Дело в том, что мировой рынок опосредует мировые воспроизводственные процессы и не более того. Продукция, произве­денная в рамках интернационализированных воспроизводственных ядер, приобретает товарную форму только при ее реализации в секторе обращения, встроенном в эти глобальные производственно-инвестиционные цепи. В сумме эти секторы и составляют мировой рынок, где через мировые цены формируется мировой доход. Россия (ранее СССР) практически никогда не выходила на мировой рынок, никогда не стремилась быть участницей интернационализированных воспроизводственных ядер, идео­логически побаивалась транснационализации своей экономики. Тенденция эта сохраняется и сейчас. Только слабые сдвиги ощущаются в постсоветском пространстве СНГ, где ряду финансово-промышленных групп придается транснациональный статус в целях восста­новления разорванных производственных, кредитно-финансовых, платежно-расчетных и других связей. Таким образом, Россия выходила и выходит не на мировой, а на внешний рынок в качестве огромного вспомогательного цеха мировых воспроизводственных ядер, поставляя сырьевые, энергетические ресурсы и отчасти полуфабрикаты не по мировым, а снабжен-ческо-сбытовым ценам и конкурируя со структурами подобного же типа. Эти структ\ры также не входят в мировые воспроизводственные ядра, естественно, не участвуют в распределении мирового дохода и не претендуют на его перераспределение, хотя косвенно обеспечивают его формирование, считают кредиты мировых финансовых институте > не платежом, а заемными средствами. Вырисовывается канал утечки национального дохода через внешнеторговую модель. В рамках неоэкономической модели Россия не может мириться с подобной ситуацией и новая национальная внешнеэкономическая доктрина обязана поставить эту проблему в центр внимания4. Военно-стратегический блок. Суть новой цивилизацнонной модели такова, что она исключает из своих арсеналов военный фактор. Он растворяется, трансформируется в новейшие образования. Следует осознать, что традиционные представления о ведении войн с применением только силовых методов уходят в прошлое, на смену им приходят (и уже ведутся) более опасные и грозные - "гсоэкономические (внешнеэкономические) войны По своей сути они выросли из двух исторических составляющих: "торговых войн" и так называемой "холодной войны". Для национальной экономики очень важно знать технологию ведения подобных воин. стратегические приемы и методы их ведения. В отличие от торговых в геоэкономических войнах оперируют специфическими стратегическими приемами конкурентной борьбы. Назовем только некоторые из них. Это прежде всего тщательно завуалированный механизм перелива национального и мирового дохода. Это методы разрушения экономических инфраструктур. Это стиль оперирования на мирохозяйственной арене, завершающим итогом которого является "кредитный удар", деформация, иногда необратимая, социально-экономической системы. Иными словами, мирохозяйственная арена, где любой шаг возвращается экономическим бумерангом соответствующего положительного или отрица­тельного знака, не оставляет безнаказанной ни одну национальную экономику, которая не ведает о приемах внешнеэкономической борьбы. Геоэкономические войны существенно отличаются и от "холодных". Основным факто­ром холодной войны выступает "вживление" милитаризированного элемента в националь­ные экономики. Приемы такого "вживления" были тщательнейше отработаны в послевоен­ный период, когда искусственно нагнетались военные угрозы, стимулировалось искусст­венное моральное старение вооружения, формировались крупномасштабные глобальные В развернутом виде принципы построения внешнеэкономической доктрины см. Э.Г. К о ч е т о н. Система международных хозяйственных связей: геоэкономическая макромодель ("США: экономика. политика, идеология", № 5, 1996); Геоэкономические ориентиры антикризисного развития России ("Рос­сийский экономический журнал", № 7, 1996); Национальная внешнеэкономическая доктрина и стратегия (фундаментальные истоки и принципы построения) ("Вестник МГУ". Сер. 6. Экономика, №№ 4, 5, 1995); Геоэкономический вызов России ("Россия и современный мир", ИНИОН, № 4, 1995); Геоэкономика и внешнеэкономическая стратегия России ("МЭ и МО", №11,1994) и др. 7"инициативы": классический пример - американская стратегическая оборонная инициатива (СОИ). Добавим к этому культивирование национально-этнических конфликтовт терри­ториальных притязаний, что сформировало емкий мировой рынок оружия и военного снаряжения. Иными словами, был запущен механизм оперирования высокими геоэкономическими технологиями в геоэкономическом пространстве мира. Под влияние этих технологий в той или иной степени попали практически все страны. Россия оказалась здесь "лидером", превратившись в огромный испытательный полигон, где оттачивалось новейшее оружие геоэкономических войн, изматывая нашу национальную экономику. Россия и теперь участвует в этом процессе, пассивно реагируя на малейшие геостратегические глобальные "инициативы". Почва для этого в стране сохраняется: безжалостно эксплуатируется историческая ситуация - внезапность и неготовность СССР к ведению крупномасштабной войны в предвоенный период 1940-1941 гг. Новая экономическая модель, постепенно вытесняя чисто военный фактор, формирует более изощренные приемы геоэкономических войн: сплетаются блоки, как будто далекие от экономики; формируются новые виды "оружия", якобы не военного характера; разви­вается своего рода геоэкономическая "вирусология". При разработке новой национальной военной доктрины Россия должна безусловно учесть эти явления, переосмыслить спектр угроз и в соответствии с ними продумать свою ответную реакцию. Можно предполагать, что Россия, обладая всеми необходимыми компонентами (прежде всего интеллектуальным потенциалом и способностью быстро овла­девать инновационными прорывами) может выработать активную позицию в этой ситуа­ции. Таким образом, "сращивание" геоэкономической доктрины с военной является перво­степенным условием вхождения России в складывающуюся неоэкономическую модель, в рамках которой можно найти пути нейтрализации внешнеэкономических угроз.
1997 год.

© 1997 г.

Этноэкономические системы -очаги глобальной устойчивости?


Э. КОЧЕТОВ
Для российской экономической науки характерен поиск принципиально новых концепций, которые могли бы стать фундаментальными опорами для понимания слож­ных процессов развития мирового хозяйства. Предстоит объяснить грандиозные пере­мены не только в экономической сфере, но и в развитии всей цивилизации. "Наука, сформировавшаяся на базе индустриального общества, неких идеальных моделей, не знает, что ответить на многие современные проблемы"1. Исчерпание постиндустриальной системы и зарождение в ее недрах неоэкономической цивилиза-ционной модели2 заставляет подробнее рассмотреть ее основные свойства и черты. К числу главных атрибутов новой модели относятся этноэкономические системы. Не будет преувеличением сказать, что они никогда не прекращали схватки с пост­индустриальной моделью, которая генетически подрывает их право на существование. Сейчас их "оживлению" способствует глобальная ситуация. Постиндустриальная мо­дель с ее неутолимой жаждой инноваций, в том числе новых ресурсов, ставит под вопрос выживание человека, сохранение естественных форм его бытия: природных, -национальных, экономических, культурных и т.п. Это вызывает накопление противоречий и напряженности в тех точках мирового сообшества, где этнонациональная палитра отличается особой яркостью (характерный пример - Россия). Результатом становятся разрывы воспроизводственной ткани пост­индустриальной модели, отпадение целых анклавов. .На пороге XXI в. мировое сооб­щество вышло из равновесного состояния. Для гармонизации мирового сообщества необходимо считаться с вырвавшимися вперед этноэкономическими системами, кото-рые составляют каркас неоэкономической модели.

ИСТОКИ ГЛОБАЛЬНЫХ' УГРОЗ.

Развитие постиндустриальной модели, начавшееся с промышленной революции и переросшее затем во всеобъемлющий научно-технический прогресс, породило своеоб­разные отношения со средой ее функционирования. Техногенная парадигма развития, ????????????????????????????????????????? тоталитарно-техногенные формы культуры, искусства, религии, что стало своеобраз­ным продолжением индустриальных воспроизводственных циклов. Единственными не поддающимися перерождению ячейками в этой схеме оказались этнонациональные и экологические, блоки. По существу, постиндустриальная модель и этнонациональные системы несовместимы. Есть немало примеров, когда этнонацио­нальные системы были поставлены на грань исчезновения, превратившись в Огромный "национальные парки", некие реликты. Новый виток техногенности, получившей название "информационное общество"3, практически превращает этнонациональньМ системы из "парков" в резервации. Этнонациональные системы борются за свое самосохранение и временами эта борьба принимает особо опасную религиозно-фундаменталистскую окраску. Наруше­ние равновесия становится опасным источником глобальных угроз и не может про­должаться бесконечно. Мировое сообщество обладает способностью к реструктуриза­ции, таким перегруппировкам этнонациональных и индустриальных воспроизводствен­ных систем, которые гармонизируют всю глобальную систему на новых путях само­развития. Именно так формируются новейшие звенья общественно-экономического уклада.

ЯДРО НЕОЭКОНОМИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ

Формирование этноэкономических звеньев имеет ряд принципиальных отличитель­ных свойств: эти системы уже не воплощают постиндустриальную техногенную мо­дель, ибо несут в себе совершенно другие принципы функционирования и организации. Они не обособлены ни от культурных, нравственно-этических, религиозных и тому подобных сфер, ни от интернационализированных воспроизводственно-индустриальных циклов. В рамках таких систем идет трансформация базисных элементов, прежде всего, закона стоимости. Какие закономерности предопределяют развитие этноэкономических систем? На­сколько правомерно переносить элементы постиндустриальной модели в рамки этно­экономических систем? Функционируют ли они по своим, еще не разгаданным законам или в них трансформируются известные законы мирового развития? Не являются ли этноэкономические звенья инородными, а отсюда и временными включениями в гло­бальную экономическую систему? Центральный вопрос связан с функционированием закона стоимости в рамках этноэкономических систем. Попытаемся обрисовать некоторые подходы к проблеме.
Первый аспект - какова специфика воспроизводственных циклов, складывающихся в рамках этноэкономических систем, приобретают ли они соответствующие свойства и как взаимодействуют с другими этноэкономическими структурами, либо структурами другого типа?
Второй аспект- насколько правомерен принцип соизмерения общественно необхо­димых затрат труда в рамках разных этноэкономических систем, не влияет ли этно-национальный элемент на общественно необходимое время производства товаров, не модифицирует ли он стоимостной каркас воспроизводственного цикла?
И третий аспект - не выдвигаются ли на передний план в рамках этноэкономи­ческих систем иные мотивационные начала, отличающиеся от главного атрибута за­кона стоимости - прибыли?


3 Некоторые специалисты полагают, что в рамках информационного общества зарождается новый, ин-форматизационный тип экономики. См. Р.К. Ц в ы л е в. Постиндустриальное развитие. Уроки для России. М., 1996.
До сих пор экономическая наука, объясняя воспроизводственные процессы, рас­сматривала их в относительно однородной, "чистой" среде. Объяснение ^товарного про­изводства, не выходящего за национальные рамки, в принципе и не требовало другого подхода: независимо от особенностей этнонациональных анклавов в каждом из них механизмы закона стоимости функционировали тождественно, ибо среда функциониро­вания оставалась как бы монохромной. Конечно, характер анклавных воспроизводственных процессов может отражать национальный менталитет, обычаи, трудовые склонности, национальные пристрастия и предпочтения, что воплощается в специфике товарной массы. В странах же, где наблюдается этнонациональная полихромность воспроизводственного процесса, зарож­даются противоречивые моменты. Но они приглушены, ибо товарная масса и сам воспроизводственный процесс отражают не только однородную техногенную воспроиз­водственную среду, но и черты главенствующей этнонациональной группы. Это не­равновесное состояние может в конечном итоге вырасти до конфликтов, способных разорвать весь анклав (в определенной степени примером может служить распад единого народнохозяйственного комплекса бывшего СССР). Другая картина наблюдается, когда воспроизводственный процесс выходит за на­циональные рамки и приобретает этнонациональную полихромность. Интернационали­зированные воспроизводственные ядра, включающие в себя огромные взаимосвязан­ные производственно-инвестиционные звенья и охватывающие различные этнонацио­нальные системы, уже не могут бесперебойно функционировать в рамках "сухого" закона стоимости. Формируется мотивационный спектр, не сводимый только к прибы­ли. Здесь необходимо гармонизировать (уравновесить) различные этнонациональные и техногенные компоненты4. Происходит воспроизводство не только постиндустриальной производственно-инвес­тиционной модели, но и, что особенно важно, этнонациональных систем, встроенных в воспроизводственно-инвестиционные циклы. Постиндустриальная модель игнорирует этнонациональный фактор и базируется на обезличенной товарной массе. Тем самым неизбежно воспроизводятся этнонациональные противоречия, которые в конечном итоге "опрокидывают" постиндустриальную модель. Логика развития неоэкономической модели заставляет рассмотреть и такую проб­лему, как поиск механизма вплетения этнонационального элемента в воспроизводст­венные процессы. Выскажем некоторые догадки относительно механизма, который вносит существенные коррективы в такой атрибут закона стоимости, как "обществен­но необходимое рабочее время". Под сомнением оказывается общеизвестный критерий конкурентоспособности товара: соизмерение цен уже не может выступать соизмере­нием времени, затраченного на его производство. Стремление уменьшить время на производство товаров, как в рамках индустриаль­ных воспроизводственных систем, так и в этноэкономических системах сочетается с его расширением до величины, достаточной для воспроизводства этнонациональных культурных ценностей. Например, при трансформации машинного производства с целью восстановления первозданных образцов, а не их имитации путем вплетения ремесленного производства в промышленно-поточное. Иными словами, мы выходим не на конкурентоспособность (ценовую и качественную) товаров, а на этнонациональную конкурентоспособность качества жизни, сохраняющей элементы самобытности. И наконец, в рамках логики нашего рассуждения следует прояснить трансформацию цены как экономической категории. В этноэкономических системах наблюдаются весьма значительные различия в мотивации производства5. Если уже сейчас мотивом все чаще служит не цена товаров, а их качество, то в рамках этноэкономических
4 Мы не рассматриваем особенности этого процесса, вытекающие из симбиоза с другими компонентами: культурным, морально-этическим и т.д. 5 Проблеме мотивации и мотивационной стратегии в последнее время уделяется особое внимание. Наи- • более полно эти вопросы рассмотрены в книге Г.Г. Днлнгенского. Социально-политическая психология. М., 1996.
систем для поддержания гармоничного равновесия требуется оперировать таким поня­ тием, как социальный эффект. Его градация может быть выявлена в широкой шкале, одна из высших ступеней - стратегический эффект. Категория стратегических эффектов воспроизводственных процессов, протекающих в интернационализированных ядрах геоэкономического пространства, приобретав особый подтекст, связанный с трансформацией закона стоимости. Сплошь и" рядом встречаются ситуации, когда экономические стимулы и категория "прибыль" не явля­ются определяющими. Существуют и другие факторы, от которых зависит орга­низация и. функционирование воспроизводственного процесса. Эти факторы порож­даются средой6, в которую как бы "погружены" эти ядра и которая воздействует на все их звенья. Если рассматривать индустриальный ракурс функционирования воспро­изводственных процессов, то набор компонентов этой среды представлен рынком кре­дита, валюты, недвижимости и др. Взаимодействие производственно-инвестиционных звеньев со средой обеспечивает бесперебойный выпуск товарной массы. В этноэкономической системе среда, в кото­рую помещены воспроизводственные цепи, принципиально другая. В ней "обитают" такие факторы, без учета которых воспроизводственный процесс не только деформи­руется, но и становится попросту невозможен. Речь идет об этнонациональных, куль­турных, морально-этических и других факторах, то есть о тех компонентах, которые абсолютно не учитываются законом стоимости. Механизм влияния и количественную оценку этих компонентов еще предстоит раскрыть. Бесспорен, однако, сам факт их влияния на воспроизводственный процесс, влияния, преломляющегося через стратеги­ческие эффекты. Именно система стратегических эффектов закладывает базу для формирования будущих интернациональных издержек, создает условия для функцио­нирования закона стоимости на новых началах.

ПЕРЕХОДНЫЙ ЭТАП ОТ ПОСТИНДУСТРИАЛИЗМА К НЕрЭКОНОМИКЕ

Если исходить из определения этноэкономической системы как органичного симбио­за общих постиндустриальных атрибутов и этнонациональных компонентов, то про­сматриваются три полюса тяготения к различным цивилизационным формам. Первый - развитая постиндустриальная система, обладающая генетической склон­ностью к всеобъемлющему расширению и поглощению неиндустриальных систем. На другом полюсе - этнонацйональные системы, для которых центральной целью раз­вития выступает сохранение своей самобытной среды обитания. Это два неприми­римых полюса, их сосуществование, даже если каждая из систем остается в само­достаточных рамках, не может иметь рационального оправдания. Если первая разру­шает саму среду существования человека, игнорируя и подрывая его этнонацйональ­ные корни, то вторая тормозит экономический рост, воздвигая немало препятствий на его пути. Но зарождаются промежуточные анклавы (третий центр тяготения), которые воплощают переходный этап от постиндустриализма к неоэкономике - речь идет о вызревании этноэкономических систем. Если спроецировать эти подходы на геоэко­номическую карту мира (геоэкономический атлас), то можно очертить контуры гигант­ских ареалов, относящихся к той или иной выделяемой нами цивилизационной гра­дации. Зона постиндустриализма - это высокоразвитые страны (их можно насчитать не более 20), в которых функционируют гигантские индустриальные "конвейеры". Сюда попадают и те развивающиеся страны, где мировая постиндустриальная модель закла-


6 О рынке среды см. подробнее Э.Г. Кочетов. Ориентиры внешнеэкономической деятельности. М-1992. стр. 106-116.
дывает свои очаги, навязывая свои законы и поглощая этонациональные черты. Речь идет о могучих карликах АТР. Открытие экономики и общества постиндустриализму создает условия для вторжения мировых воспроизводственных ядер в данные нацио­нальные рамки, которые мгновенно (по историческим меркам) "пристегивают" к себе национальные экономики, навязывая им бешеный ритм функционирования в глобаль­ном воспроизводственном механизме. В лучшем случае вознаграждением за это служит ограниченный доступ к пере- ; распределению мирового дохода, создаваемого при транснационализированных воспро- ' > изводственных процессах. В худшем же случае эти национальные хозяйства де-факто остаются непризнанными участниками данного процесса, им отказывают в их доле мирового дохода. С нашей точки зрения, тяготение развивающихся государств к пост- \ индустриализму иррационально. Вторая зона на геоэкономической карте мира - это зона застывшего этнонацио- нального развития, где проникновение индустриальных методов вызывает аллергию, j неприятие по всему спектру общественного развития. К этой зоне принадлежат восточные фундаменталистские деспотии, где в предвидении новых крестовых походов постиндустриализма целенаправленно насаждаются этнонациональные системы, обла­дающие устойчивым иммунитетом к фальшивым ценностям постиндустриализма. Здесь мировые воспроизводственные циклы лишены почвы для атаки на нацио­нальную производственно-инвестиционную политику. Но и в этой ситуации пост­индустриализм не отступает. Его тараном служат внешние, геоэкономические факто­ры (например, технологии). И наконец, третья зона - ареал зарождающихся этноэкономических систем. При вычленении этой зоны методологическая трудность состоит в том, что сам процесс ее формирования только начинается в условиях, когда мировые воспроизводственные циклы, преодолевая национальные границы, захлестывают гигантскую полихромную этнонациональную систему (вроде бывшего Советского Союза). Представляется, однако, что будущее не за техногенной, а за этноэкономической транснационализа- цией. Уже налицо предвестники глобального торжества неоэкономической модели. Здесь можно выделить Японию, Китай, Россию и постсоветское пространство в целом, Япония занимает особое место. Это тот редкий случай, когда постиндустриальные компоненты органично вплетаются в практически монохромную этнонациональную среду. Сложившийся таким образом этноэкономический симбиоз оказался особо устой- ?: чивым. Именно поэтому мы говорим о "японском чуде", а также японском этноэконо- мическом ренесансе. 1 Глобальная неоэкономическая цивилизационная модель, вырастая из сформировав­шихся уже этноэкономических анклавов, в конечном счете охватит все три ареала геоэкономического пространства. Неоднородность последних заставляет по-новому относиться к поиску путей "устойчивого" развития. Следует сказать, что в.общепри­нятой на сегодняшний день трактовке "устойчивого развития" затушевывается присущая ей апологетика постиндустриализма в его опасных для мира техногенных формах7. Здесь центральной идеей "устойчивости" является сохранение постиндуст­риальной модели, ее сложившихся институтов (мировых финансовых потоков; мировых транснациональных воспроизводственных циклов, для которых требуется беспере­бойная поставка разнообразных ресурсов практически из всех стран мира). Преследуется цель не только сохранить, но и распространить постиндустриализм на
7 Фактически создана целая сеть научных структур, развивается целое научное направление, пытаю­щееся обосновать техногенные принципы общественного развития, "пересаженные" якобы на гуманитарную почву. Появились такие центры и в России. Характерный пример - работа Института устойчвого разви­тия "Концепция модели устойчивого развития социума - новая мировоззренческая парадигма" (профессор Э.А. Азроянц). Симптоматично, что техногеннзация гуманитарных сфер "освящена" на федеральном уров­не. Имеется даже Министерство науки и технологий, есть курирующий его вице-премьер. А раз есть такое министерство, то оно обязано создавать и способствовать развитию таких "совмещенных" направлений.
другие отмеченные ареалы геоэкономического атласа. Отметим, наконец, что для принятой концепции "устойчивого роста" неприемлемы все другие схемы социально-экономического бытия. Речь идет о фетишизации лишь одной модели, существующей в широкой палитре рыночных отношений, а именно - модели "позднего постиндуст-, j риализма". Приняв такую концепцию устойчивого развития, национальная экономика!V может втянуться в гонку во много крат более изнурительную, чем милитаризация, из-за бесконечного отбрасывания не утративших жизнеспособность структур просто в угоду новейшим. Мир незаметно вполз в мировую "холодную", но разрушительную геоэкономичес­кую войну и с этой точки зрения этноэкономические системы могут выступать эф­фективным противоядием, инструментом геоэкономического мира. Убежден: понятие устойчивого развития требуется коренным образом переосмыслить, придав ему новый смысл,-обеспечение устойчивого процесса гармоничного синтеза этнонациональных и индустриальных факторов, формирования этноэкономических систем. СТРАТЕГИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ Если спроецировать рассмотренные концептуальные подходы к формированию этноэкономических систем на реальную ситуацию, складывающуюся во взаимоотно­шениях России с мировым сообществом, если сопоставить их с осуществленными и намечаемыми преобразованиями во всех жизненно важных сферах (социально-эконо^ мической, внешнеэкономической, внешнеполитической, военной и т.д.), вывод одно­значен. Неоэкономические системы должны стать неотъемлемой частью, национальной стратегии России, тем ориентиром, с которым должна быть построена и воплощена идея бесконфликтного и гармоничного развития российской цивилизации. Небезынте­ресно рассмотреть подобную постановку вопроса в следующих ракурсах. Этноэкономические системы: внешнеполитический и военный аспекты. Наша цент­ральная логическая посылка состоит в том, что постиндустриальная модель воспроиз­водит этнонациональные противоречия в расширенном объеме и обостренной форме. Отсекая этнонациональные компоненты, "оголяют" постиндустриальный элемент, который несет в себе фермент разрушения при насильственном культивировании его в полихромной этнонациональной среде. Происходит распад, разрыв транснационализи-рованных сообществ (применительно к СССР - распад производственных, кредитно-финансовых, расчетно-платежных, научно-технических, информационных и других взаимосвязей между хозяйствующими субъектами различны* республик). В этой связи уместен вопрос - насколько совместим процесс формирования на евро­пейском геоэкономическом пространстве однородной постиндустриальной хозяйствен­ной системы (ЕС) с огромной полихромной этнонациональной картой Европы? .• Возможен ли и здесь "взрыв", по своей мощи аналогичный развалу СССР? Имеются ли в Европе очаги зарождения этнонациональных экономических систем, способных противостоять постиндустриальному ресурсному капитализму и перемалыванию этно­национальных черт Европы? Я уверен, что Европа не избежит распада, если сво­евременно не будут устранены барьеры на пути развития этноэкономических си­стем. Формирование ЕС идет в направлении создания однородной, техногенной инду­стриальной среды, нивелирующей этнонациональные особенности и внедряющую безликую единую шкалу потребностей, привычек, образа жизни, мышления и т.п. Вместе с тем Европа никогда не была свободна от этнонациональных противоречий, которые с неизбежностью культивирует постиндустриальная модель (пример тому Англия, Ирландия, Швейцария, Бельгия, на североамериканском континенте -Канада). Здесь возможны два решения - либо постиндустриальная модель приведет к слому этнонациональных начал, их переплавке и формированию однообразной индустриаль­ной цивилизации (классическим образцом являются США); либо произойдет формиро- ванне в Европе различных этноэкономических систем, гармонично сочетающих этно-национальные и техногенные начала. В настоящий момент этому противостоят США, выступающие как символ и отлаженное ядро постиндустриализма. Им уже нечего терять. Они у себя дома расправились с этнонациональными системами, "переплавив" и превратив их в некий довесок к постиндустриальной культуре, которая сама при­обрела тоталитарные (в смысле принудительно насажденные) постиндустриальные формы. То же случилось с религией. Другое дело Европа. Здесь сохраняется этнонациональный калейдоскоп, но вместе ] с тем интересы постиндустриального развития (а по существу интересы американского i интернационализированного воспроизводственного ядра, вынесенного в Европу) нахо- дят весьма сильных защитников и покровителей. Европейское постиндустриальное ядро будет расширяться, в том числе и прежде всего за счет восточноевропейских стран. Таким образом проблема расширения НАТО неотделима от мотивов продви- ]' жения на Восток постиндустриальной системы, от противостояния нарождающейся неоэкономической цивилизационной модели с постиндустриальной. Отрицательным отношением к расширению военной машины НАТО Россия фактически реагирует и на вызовы постиндустриальной модели. В чем суть вызова, брошенного России? Идет структурная перестройка глобальной и европейской экономической систем. Россия попала в поле такого передела. Гло­бальный постиндустриализм считает мир своей естественной ареной действия, жестко наделяя национальные экономики, даже помимо их воли, теми или иными воспроиз­водственными ролями. Из глубин постиндустриального мира бросаются все более алчные взгляды на российские интеллектуальные и природные ресурсы. Новая глобальная воспроизводственная структура выстраивается в расчете на доступность к сырьевым богатствам России и других стран СНГ, на консервацию чудовищного структурного перекоса их экономик в пользу добывающих отраслей8. Западная военная машина готовится к защите такой структуры. При подобном взгля- '] де на вещи совершенно по-новому воспринимается мотивация расширения НАТО на | восток. Движение военной машины есть косвенное проявление неумолимых зако­номерностей развития мировой постиндустриальной модели. Это нельзя не учитывать, и геоэкономический подход должен стать одним из центральных при построении системы национальной безопасности и обороны.

РОССИЯ НА ПУТИ ПОСТИНДУСТРИАЛИЗМА: ПОИСК ВЫХОДА.

При рассмотрении этноэкономических систем в качестве "несущих" элементов неоэкономики становятся более рельефными проблемы стратегического характера, связанные с анализом возможных сценариев развития России и ее безопасностью. Здесь возможно несколько стратегических сюжетов. "Всасываемые" в российскую эко­ номику постиндустриальные ядра естественно предопределят развитие России в соответствии с закономерностями функционирования постиндустриальной модели, ее высшей техногенной фазы. Мировое интернационализированное воспроизводственное ядро, расширяясь на восточноевропейское и российское геоэкономическое пространство, диктует ускорен­ное проведение не только всеобъемлющих рыночных реформ. В их основе обвальное "срезание" имеющейся национальной экономической инфраструктуры и "насаждение" огромного спектра неведомых ранее для нашей экономики структур (кредитно-финан-


" Этой проблеме посвящена серия ярких работ: Ю. Ш и ш к о в. Россия и мировой рынок: структурный аспект ("МЭ и МО", № 1-2. 1997); Ю. К о р м н о в. Ориентация экономики на конкурентоспособность ("Экономист". № 1, 1997); В. С о к о л о в. Структура российской экономики и ее включение в миро­хозяйственные связи ("МЭ и МО", № 12. 1996).
совых, производственных, торговых и т.д.), перестраивающих на техногенный лад нашу социально-экономическую, культурную, этническую и т.д. сферу. В ногу с этим идет формирование компрадорского постиндустриального ядра. В транснационализированной экономической системе квазинациональные интересы вырастают прежде всего из факторов, привнесенных извне и дополненных интересами самих компрадоров. Защита этих интересов обеспечивается военной компонентой (вооруженными силами). Абсурдность ситуации в том, что Россия, взявшись за прове­дение реформ на базе внедрения западных постиндустриальных схем, пытается от­срочить естественную военную составляющую этих преобразований - расширение НАТО на Восток. Абсурдно звучат все доводы против такой ситуации. Здесь не мо­жет быть выбора: если мы привержены "передовой рыночной постиндустриальной мо­дели", то тогда необходимо формировать российские транснациональные монополии, • однородные с западными ТНК, ускорить кристаллизацию собственных глобальных интересов. Защита этих интересов должна идти по схеме, уже отработанной пост- ' индустриальной моделью. В этой ситуации российская армия "обречена" защищать интересы российского постиндустриального воспроизводственного анклава только в сотрудничестве с натов­ской военной машиной. Единство цивилизационных подходов (постиндустриализма) предполагает единство интересов и их совместную защиту. Развалив СЭВ и тем самым облегчив завоевание западной постиндустриальной системой плацдармов в Восточной Европе, допустив проникновение этой системы на экономическое прост­ранство, наши ТНК уже совместно с западными пытаются создать плацдармы пост­индустриализма и в других районах Востока. Это сделает бесплодными все усилия России по достижению стабильности в Восточной Азии, нанесет ей огромный страте­гический ущерб9. Только так российские ТНК смогут заявить, защитить и продвинуть свои интересы. В данном случае постиндустриальная модель бросает вызов тем системам, которые не приемлют своего поглощения. "Нависание" над этими системами постиндустриа­лизма западного толка (уже совместно с Россией) сделают нашу страну естественным врагом Китая, Индии, Ирана и Ирака. Стоит упомянуть также о взрывоопасности совместного с Западом подключения по постиндустриальной схеме к ресурсам Казах-. стана, Узбекистана, Киргизии, Таджикистана и других республик бывшего СССР. Печально, что Россия выступает, с одной стороны, как бы тараном для дальнейшего расширения сферы господства постиндустриальных западных ценностей, а с другой -становится первым эшелоном, который примет на себя ответный удар инородных для постиндустриализма цивилизационных структур. Именно здесь России предстоит сде­лать свой выбор и не попасть в пучину этнонациональных, фундаменталистских войн, защищая западную модель. Западные страны видят двойственное.положение России, ее естественные колебания, ее "половинчатое" движение к демократии западного стиля. Таким образом, Россию приглашают к участию в "крестовом походе" на Восток против этнонациональных экономических систем. На его стягах начертана борьба уже не за "гроб Господень", а за техногенные ценности постиндустриализма, за продление существования свойственной ему цивилизационной модели. Возможен и более разумный сценарий развития событий в рамках новой зарож­дающейся неоэкономической модели. Россия способна, исходя из огромных иннова­ционных воспроизводственных заделов и с учетом своего духовного и культурного потенциала, сформировать такую этноэкономическую систему, которая позволит нам более гармонично войти в русло цивилизационного развития. При такой постановке вопроса становится логически оправданной и борьба России против расширения НАТО на Восток. Именно здесь неоэкономическая модель цивили-
9 См. подробнее АД. Бог.а туров. Современные теории стабильности и международные отношения России в Восточной Азии в 1970-90-е годы. Институт США и Канады РАН. М.. 1996.
зационного развития, противостоя техногенной фазе постиндустриальной модели, дает ей первый решительный бой. Но необходимо подкрепить отпор планам НАТО, проти­ водействуя поглощению интеллектуальных и природных ресурсов России западными воспроизводственными ядрами. Такое противодействие будет и защитой всего евра­ зийского ареала от расточительного использования богатств постиндустриальной сис­ темой. Представляется, что вышеуказанная логика анализа событий и сценариев их раз­вития должна быть учтена при формировании концепции национальной безопасности. При этом нельзя отрывать военную доктрину от внешнеэкономической. Не случайно " з задача разработки новой внешнеэкономической и военной доктрины поставлена в 1 одном документе - Послании по национальной безопасности Президента России Феде- | ральному Собранию от 13 июня 1996 г. Внешнеэкономическая, внешнеполитическая и военная реформа неразрывны. Подход к национальной безопасности в военной и экономической областях должен строиться на этноэкономических принципах. Эти принципы позволят внести серьезнейшие коррективы и во внутриэкономические пре­образования, и в выработку новой парадигмы национальной политики в рамках феде­рализма. Итак, исходя из вышеизложенных акцентов реального развития мировой системы, вырисовывается центральная идея - превращение России в этноэкономическую систе­му мирового класса: -будущее России, основа ее национального величия лежат на путях гармоничного симбиоза передовой научно-технологической и интеллектуально-духовной сфер, вос­производства на этой основе качества жизни личности-, семьи, общества, этносов, наций, что открывает новые горизонты цивилизационного развития, дает глубинную основу для его устойчивости, отхода от техногенного изматывания постиндуст­риализма.
-развитие России должно выстраиваться в контексте мировых тенденций к сбли­жению народов, интернационализации, переплетения и взаимообогащения всех сфер жизни. Центральное звено этого процесса - геоэкономика. Успехи России в этой сфере коренным образом преобразуют социально-экономическую ситуацию, обеспечат гармо­ничное проведение курса реформ.
-влияние России, как великой державы, на ход мировых процессов, ее полити­ческий и военно-стратегический вес предопределяются -местом и ролью в геоэкономи­ческом пространстве, ее национальными интересами, провозглашенными натеоэконо-мическом атласе -мира, защитой этих интересов, стремлением к партнерству, страте­гическому балансу и равновесию.

Рональд Инглегарт. "Модернизация и постмодернизация"(1990)

Ноосферный формат устойчивого инновационного развития России в XXI веке. Субетто А.И., Горбунов А.А.


Субетто А.И., доктор философских наук, доктор экономических наук , вице-президент Петровской академии наук и искусств, вице-президент Санкт-Петербургского отделения Академии проблем качества, проректор по внешним связям Крестьянского государственного университета имени Кирилла и Мефодия (С.-Петербург).

Санкт-Петербург – Кострома

2010

Ноосферная общественная академия наук

Костромской государственный университет им. Н.А.Некрасова

Смольный институт Российской Академии образования

Крестьянский государственный институт им. Кирилла и Мефодия

Вологодский государственный педагогический институт

© Субетто А.И. Горбунов А.А.
Содержание
1. Ноосферный формат устойчивого инновационного развития, как императив, и образовательное общество…………………………………………
2. Россия как уникальная цивилизация и законы ее развития……….
3. Три «измерения» уникальности российской цивилизации………..
4. Две Логики с большой буквы и принцип Большого Эколого-Антропного Дополнения ………………………………………………………….
5. Кризис экономической науки как отражение Экологического Кризиса Бытия Человека и проблема управляемости……………………………..
6. Главные положения стратегии выхода России из исторического тупика ……………………………………………………………………………….

1. Ноосферный формат устойчивого инновационного развития, как императив, и образовательное общество

Устойчивое развитие на основе инновации в XXI веке возможно только в ноосферном формате или в ноосферной парадигме управления социоприродной эволюцией человечества и России Такая постановка проблемы вытекает не только из того факта, что Россия – родина учения о ноосфере В.И. Вернадского и становящегося на его основе Ноосферизма (концепция разработана А.И. Субетто) как научно-мировоззренческой системы в XXI веке, но и в связи с тем, что человечество, и Россия в его составе, «вползла» в состояние первой фазы Глобальной Экологической катастрофы. Возник императив выживаемости человечества в форме управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества, что и есть ноосферное развитие. Это в свою очередь по новому ставит проблемы экономических и социальных основ такого ноосферно-инновационого устойчивого развития. Устойчивое развитие человечества на основе рыночно-капиталистического устроения хозяйствования невозможно. Оно несет в себе «гены» его экологической гибели уже в первой половине XXI века. Наряду с первой фазой Глобальной Экологической Катастрофы и синхронизированные с ней Глобальные Духовная и Информационная Катастрофы. «Социал-дарвинизм» и как его «калька» – либерализм оказались экологически утопическими идеологиями. В противовес сложившейся схеме «дарвиновского эволюционизма» (изменчивость, наследственность, отбор) формируется новая парадигма универсального эволюционизма, объединяющая дарвиновскую, кропоткинскую и берговскую парадигмы, в соответствии с которой в «конусе прогрессивной эволюции» наблюдается «метазакон сдвига» в ходе эволюции от доминанты закона конкуренции и эволюционного механизма отбора – к доминанте закона кооперации и эволюционного механизма «интеллекта». Именно этот «метазакон» определил феномен «оразумляющейся Вселенной» и неслучайное появление человечества (человеческого разума) на Земле. В социальной эволюции действие этого «метазакона» проявилось в действии всемирно-исторического закона роста идеальной детерминации в истории человечества на базе общественного интеллекта и соответственно возрастания роли образования как механизма его воспроизводства и соответственно социогенетического механизма. В ХХ веке сформировалась «энергетическая эпоха-цивилизация», которая при доминировании «стихийных сил истории» на фоне энергетического скачка (в 3 – 10 порядков) поставила человечества на край экологической гибели. «Конкурентная история» человечества закончилась. Наступили ее Пределы. Большой Энергетический Взрыв в социальной эволюции (который и есть суть ХХ века) предопределил Большой Ноосфернокооперационный Взрыв, означающий собой переход к «Кооперационной Истории», которая одновременно есть управляемая социоприродная эволюция на базе общественного интеллекта и образовательного общества. Капитализм стал экологической «утопией», ведущей человечество к гибели. Наступили экологические Пределы рынку и частной собственности. Будущее за ноосферным или экологическим социализмом. В этом экологическое спасение человечества. Вопрос поставлен так: или «капиталистическая гибель человечества» в ближайшие 50 лет или прорыв к новому типу Бытия – ноосферно-социалистическому, на базе доминирования закона кооперации и общественной собственности на средства производства, трансформации современного общества в образовательное общество. В этой Модели Будущего, в которой ноосферное бытие и духовный социализм, примат духовного над материальным, кооперация, управляемость социоприродной эволюцией (гармонией), опережающее развитие качества человека и качества общественного интеллекта становятся важнейшими «измерениями» экологического выживания, роль образования в жизни общества становится ведущей. Нами показано, что в конце ХХ века уже происходит Синтетическая Цивилизационная Революция, частью, которой является «образовательная формационная революция». Образование становится «базисом базиса» социально-экономического развития. Происходит эдукологизация современных экономики и общества. Сформировался императив всеобщего высшего образования как часть «экологического императива». Средний образовательный ценз экологического выживания населения в технологоемком мире – 16-17 лет обучения. Формируется понятие «образовательного общества» как важнейший образ будущего. Образование в такой модели устойчивого развития становится его главным фактором. Поэтому будущее России – образованная Россия с постепенным переходом в ближайшие 20 лет к всеобщему высшему образованию. На этом фоне неолиберальные «реформы образования в России», направленные на его комерциализацию и резкое сокращение высшего образования, предстают как «невежественные», противостоящие требованиям экологического императива и, таким образом, направленные на снижение устойчивости развития России и человечества. Время не ждет! Как у России, так и у человечества, резервы времени для размышлений катастрофически убывают. Образование – важнейший «ключ» к будущему человечества. Он связан с переходом к управляемым экономике и социоэкологическому развитию. Таким образом, ноосферное развитие в XXI веке ставит проблему теоретической инновации во всей системе социально-экономических наук, вектор который имеет ноосферную направленность.

2. Россия как уникальная цивилизация и законы ее развития

Инновационное устойчивое развитие России в ноосферном формате начинается с проблемы идентификации противоречий и законов развития Российской цивилизации. Противоречия экономического развития России– отражение нарушений логики цивилизационного развития России.
Эти противоречия вызваны как субъективными, так и объективными факторами.
Субъективные факторы отражают научную несостоятельность тех ученых-реформаторов, кто искренне поверил в научную ангажированность монетарной модели экономической науки, или научное лукавство бывших ученых-марксистов, которые осознанно предают экономические интересы России, будучи движимы только интересами собственного обогащения. Объективные факторы экономических противоречий развития России связаны с исторической логикой развития России как уникальной, евразийской, общинной цивилизации, со специфическими законами развития экономической системы России. В чем состоит научная несостоятельность экономических реформ в России? Она состоит в первую очередь в антинаучности, ложности постулатов о свободном рынке и якобы саморегулирующейся силе рынка, представленного самому себе. Норберт Винер, с позиций теории управления и механизмов устойчивого развития (гомеостатики) еще в 60-х годах уходящего столетия в книге «Кибернетика» (1968) писал: «Во многих странах распространено мнение, признанное в США догматом, что свободная конкуренция сама является гомеостатическим процессом, т.е. что на вольном рынке эгоизм торговцев, каждый из которых стремится продать как можно дороже и купить как можно дешевле, в конце концов приведет к устойчивой динамике цен и будет способствовать наибольшему общему благу… Рынок – игра… Побуждаемые своей собственной алчностью, отдельные игроки образуют коалиции: но эти коалиции обычно не устанавливаются каким-нибудь одним определенным образом и обычно кончаются столпотворением измен, ренегатства и обманов. Это точная картина высшей деловой жизни и тесно связанной с ней политической, дипломатической и военной жизни. В конце концов, даже самого блестящего и беспринципного маклера ждет разорение. Но допустим, что маклерам это надоело и они согласились жить в мире между собой. Тогда награда достанется тому, кто выбрав удачный момент нарушает соглашение и предает своих партнеров. Здесь нет никакого гомеостаза». Еще в 1990 году мы показали, что свободный рынок есть неустойчивое состояние, ведущее его к исчезновению через монополизацию, потому что к законам рынка относится не только закон конкуренции, но и закон кооперации или монополизации. Поэтому государство обязано выполнять регулирующую функцию, если оно хочет поддерживать рынок и его стимулирующую функцию по отношению к экономическому развитию. Поэтому государственное регулирование, плановый механизм являются не внешними, якобы, к рынку, мешающими ему выполнять оптимизирующую гомеостатическую функцию, а внутренними механизмами, без которых рынок не может существовать. И наилучшим образом эту функцию может выполнять социалистическое государство, что и демонстрирует фантастический успех в развитии экономики социалистического Китая. Уже из изложенного следует, что монетаризм Милтона Фридмана утопичен, антинаучен. Он экспортируется стратегами Международного валютного фонда и его экспертов с одной целью – поставить экономически государство «на колени», втянуть его в экономическую зависимость от банковского капитала в США и Западной Европе, а затем уже переходить к диктату тех целей, которые необходимы мировой капиталократии и ее «теневому правительству». Наши теоретические обобщения подкрепляются рядом исследований зарубежных и отечественных специалистов. Дж. Гэлбрейт еще в 70-х годах показал, что экономика США – на 60% плановая. Наш отечественный, санкт-петербургский экономист Е. Н. Гильбо (1998) показал, что экономика США, Японии на 2/3 плановая и только на 1/3 рыночная. Юрий Михайлович Горский (1998), отечественный ученый-кибернетик из Иркутска, провел имитационное моделирование рыночных отношений, учитывающее возможности «чистой», «грязной» и государственно-управляемой конкуренции и получил математическое подтверждение происходящей в России экономической катастрофы и дестабилизирующей функции современной «пирамиды» государственного управления, стимулирующего криминалитет и коррупцию. Он доказал математически, что коррумпированная политика государственных структур приводит к уничтожению национального рынка товаров. Немецкий экономист прошлого века Фридрих Лист на основе своих теоретических исследований предупреждал, что страны, впервые вступающие на путь становления рынка, оказываются перед опасностью попасть в колониальную зависимость от стран, уже давно находящихся в состоянии рыночной экономики, и явился идеологом формирования автономного регионального рынка Германии, Пруссии и Австрии в Европе, противостоящего экспансионистским устремлениям Англии и США, что дало возможность бисмарковской объединенной Германии сделать скачок в экономическом развитии. По этой же причине состоялась в конце XIX и в начале ХХ века эпоха изоляционистской политики в США. По этой же причине на основе политики «открытых» дверей, при либерализации цен и диспаритете рубля и доллара, возникшего искусственно в рамках схем монетаризма, по признанию независимого международного аналитического журнала «Executive Intelligence Review» №28, 1998г.: «…За семь последних лет в России потеряно 1,2 триллиона долларов, что составляет тройные потери в индустрии и экономике за вторую мировую войну, более чем 70 тысяч заводов и фабрик, включая 5 тысяч крупных, закрылись, в сельском хозяйстве 60% хозяйств разрушено и трудоспособное население сейчас составляет 3,8 миллиона». Таковы размеры национальной катастрофы в экономике и полного провала стратегии ельциновских «реформ» в 90-х годах.. Крах реформ в России есть крах реакционного утопического рыночного либерализма, который уже привел к такой пропасти между богатыми и бедными, которая не знала ни одна страна мира: 10% зажиточной части населения получает доход в 24 раза больше, чем 10% самой беднейшей части населения (об этом в «Советской России» была недавно публикация). Но причина антинаучности реформ ельцинизма состоят не только в либерально-рыночном утопизме. Она также состоит в пренебрежении законами экономического развития странового уровня, которыми современная экономическая мысль до сих пор, как правило, пренебрегала. Наиболее близко к пониманию этого положения в развитии экономической науки подошли русские экономисты, например, А. В. Чаянов, В. Т. Рязанов и другие. А. В. Чаянов указывал на необходимость разработки для каждого «народнохозяйственного режима» «частной политической экономии». В. Т. Рязанов (1998) прямо указывает о необходимости создания экономической теории, раскрывающей особенности экономического строя России, закономерности его утверждения и развития. Россия – уникальная общинная евразийская цивилизация. Констатация данного положения не есть констатация уникальности только России. Уникальны цивилизации Китая, Индии, англо-американская, романо-германская и другие цивилизации. В этом положении проявляется действие системогенетического закона разнообразия, который определяет не только разнообразие локальных цивилизаций, но и этносов, наций, культур, экономик. Россия как цивилизация сформировалась на евразийской территории. Она не является Западом, Европой, но и не является Востоком, Азией. Она и то и другое вместе, она есть синтез Востока и Запада, т.е. Евразия. При этом, это цивилизация «большого пространства» и «большого времени», самая большая по территории страна мира, и самая холодная страна мира. Энергетическая цена жизни на территории российской Евразии в 3-5 раз больше, чем в Европе и США. Может ли быть здесь множество государств? На Наш взгляд, ответ отрицательный. Не может. В случае распада России, ее конфедерализации, здесь разверзнется «черная дыра» военного геополитического коллапса, который при современном оружии может увести в небытие все человечество. В другом контексте об этом предупреждали еще в 30-х годах и Е.И.Рерих, и И.А.Ильин, глубоко понимая равновесно-геополитическую функцию России для всего мира. Российская экономика, как экономическая система странового масштаба, несет на себе печать логики развития России как общинной евразийской цивилизации. Она обладает своими собственными законами развития. Учет этих законов – необходимый момент ноосферного устойчивого, инновационного развития. При этом сами эти законы становятся критериальной базой отбора «инновации развития». Рассмотрим эти законы.

Первый закон – инфраструктурный. Он акцентирует внимание на то, что успех российской экономики на российской евразийской территории определяется инфраструктурой, в первую очередь транспортной и энергетической. Цены на энергоресурсы и цены на перевозки (тарифы на транспорт) на внутреннем рынке должны быть в 5-7 раз ниже мировых. Доля энергозатрат в технологической себестоимости продукции в промышленности России в советское время колебалась от 7 до 12%. В настоящее время она поднялась до 60-70%. Это означает, что российское государство само «надело» на свою экономику энергетическую «удавку» и душит ее. 50-60% - возросшая доля энергозатрат в себестоимости единицы валового продукта – это те миллиарды долларов, которые вывозятся за границу. Фактически однородный мировой рынок позволяет через страновую ренту вывозить из России значительные суммы капитала. Эта страновая рента – один из источников диспаритета в стоимости рубля и доллара. Российская экономика может быть конкурентоспособной только при государственном регулировании цен на энергоресурсы и поддержании их уровня в 3-4 раза ниже мировых. В настоящее время ресурсная рента вся остается в «карманах» нефтяных и газовых магнатов и экономика продолжает обескровливаться. Аналогично обстоит дело и с ценами железнодорожных перевозок. Тарифы на железнодорожном и воздушном транспорте должны быть снижены в 2-3 раза. Повышение цен на перевозки сократило радиус рентабельности для угля, топливных ресурсов, сырья, и т.д. в десять и больше раз, что привело к распаду единого экономического пространства России, стимулирующему рост региональных автаркии и местничества, тяги некоторых лидеров республик и регионов отделиться от «центра».

Второй закон российской экономики состоит в централизации управления ею. Российская экономика не может быть либерально-рыночной, децентрализованной. Рыночный либерализм и децентрализация – «смерть» для нее, ведущая к большим геополитическим сдвигам в мире. «Большое пространство» и «большое время» российской экономики требует ее централизации и постоянного государственного регулирования. Для российской экономики и государства в целом противопоказан уровень децентрализации по аналогии с США или Германией. В этом случае теряется устойчивость в развитии России. Это обусловлено не только «большими пространством» и «временем», но и ее евразийским местоположением, «рождающим» множество потенциальных геополитических противников на Востоке, Юге и Западе, которые часто превращались в истории России в ее военных противников.

Закон централизации экономики России порождает третий ее закон: закон существования достаточного сектора мобилизационной экономики. Здесь проявляется и общинная логика развития российской цивилизации на протяжении веков. Иными словами, этот закон требует государственного управления развитием экономики России как экономической системы в «большом пространстве» и «большом времени». В.Т.Рязанов (факультет экономики Санкт-Петербургского государственного университета) в прекрасной монографии «Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX – XX вв.» (1998) подчеркивает, что поддержание мобилизационного потенциала экономики – одна из важнейших закономерностей истории российского государства, подтверждая мои выводы. «Советская логика» развития социалистической экономики, так или иначе, отражала действие этих законов. Но их природа глубже – они есть отражение «цивилизационных» законов в экономике России. Поэтому не случаен и тот факт, что именно советская Россия в ХХ веке родила идею планирования развития народного хозяйства (у истоков которой стоят Н. Д. Кондратьев, Струмилин, В. В. Леонтьев), которая стала главной идеей экономического развития стран всего мира. Демонтаж механизма планирования в России, разрушение научно-исследовательских институтов по ценообразованию, ликвидация почти во всех вузах экономического профиля кафедр по ценообразованию нанесло непоправимый ущерб по управляемости экономикой и является одним из важнейших источников экономической катастрофы.

Четвертый закон российской экономики – это общинно – государственное землепользование. Генри Джордж, социолог – экономист, живший в США еще в прошлом веке, предложил теорию социализации земли через земельную ренту. Английские джорджисты, в частности Фрэд Харрисон, предупреждали российских «реформаторов», чтобы Россия не отказывалась от государственной собственности на землю. Повышение эффективности землепользования имеет другие механизмы, в том числе механизм арендных отношений. Переход к капиталистическому рынку в системе земельных отношений в России уже привел к «войне за землю». Есть угроза, что эта «война за землю», развяжет национальные конфликты в Поволжье, в Южном Приуралье, на Северном Кавказе, в Сибири и т.д. Кровавая история многократных переделов земли в США, которая почти полностью привела к истреблению коренных индейцев за 150 лет этой войны, - предупреждение на все времена для «горе-реформаторов». Многонациональный состав России, сложившаяся этническая структура землепользования, общинно-евразийская логика ее развития запрещает куплю-продажи земли в России. Это прекрасно понимал К. П. Победоносоцев во времена Александра III-го, который в своих письмах к царю предупреждал о готовности скупки земель американскими «факторами» и о необходимости контроля за рыночными отношениями на земле. Поэтому рынка земли в его либеральном виде в России никогда не было.

Пятый закон развития российской экономики, отражающий действие «большого пространства» и «большого времени», – это доминанта закона кооперации-монополизации. В этом законе проявляется действие общинной логики российской евразийской цивилизации. В. Т. Рязанов, подчеркивая особое место монополизма в развитии российской экономики, правильно указывает, что он обеспечивал «более высокий уровень концентрации производства в целях реализации экономии затрат от масштаба». «С учетом экономического пространства России эффект масштаба в принципе выступал важным фактором конкурентной способности отечественного производства в мировой экономике». Либеральная установка, действуя против этого закона, «разрушает» конкурентоспособность экономики России.

Экономические противоречия развития России, таким образом, обусловлены нарушением экономических законов развития России как самостоятельной (локальной) евразийской общинной цивилизации. В России должны быть возрождены управление стратегическими ресурсами, взяты под контроль государства топливно-энергетический комплекс и транспортная инфраструктура, стратегические отрасли добывающей промышленности, возрождена государственная монополия на торговлю нефтью, газом, ликеро-водочными изделиями, цветным металлом, редкоземельными элементами, золотом, алмазами, радиоактивными веществами. Россия уже попала в такую «экономическую яму», что выбраться из нее можно только на стратегиях мобилизационной экономики, ресурсосберегающей политики, мобилизации ресурсного потенциала, всемерного развития культуры, науки и образования, возрождения плановых методов в управлении народных хозяйством. Эта стратегия – часть ноосферного формата развития России и условие надежности в сфере инновации. Россия на рубеже веков проходит «испытание Историей». Чтобы осознать, что собой представляет это «испытание», каковы его основания и каковы его интенции, чтобы осознать, что с нами происходит и что нас ждет в XXI веке, необходимо обратиться к исторической логике развития России как своеобразной, уникальной цивилизации на Земле. Уже исходя из сформулированного «посыла» к осмыслению логики развития российской цивилизации можно задать вопросы: имеется ли вообще какая-либо «логика» в «ходе» истории России и в «ходе» истории человечества в целом?; насколько правомерно применение термина «цивилизация» по отношению к России?; насколько правомерно использование понятия цивилизации в качестве основания для понимания «логики» Истории? Первая попытка осмыслить логику Истории с научных позиций выполнена К. Марксом, введшего понятия «общественного способа производства» и общественно-экономической формации. Появилась формационная логика Истории как последовательность сменяемости общественно-экономических формаций. Несмотря на существующую критику формационного подхода, особенно в его линейной интерпретации, которая возобладала в советской версии марксизма, где игнорировалась идея особого места «азиатского способа производства» и соответственно уникальной «азиатской» формации, сама предложенная формационная логика Истории не исчерпала своего эвристического потенциала и, очевидно, еще получит свое развитие (например, не в качестве модели «линейной цепочки» сменяемых формаций, а в качестве модели «исторического дерева» формаций по аналогии с «филогенетическим деревом» происхождения и эволюции жизни на Земле). Почти «параллельно» с творчеством Маркса осуществлялся уникальный творческий поиск Николая Яковлевича Данилевского, который увенчался рождением цивилизационного подхода к осмыслению логики Истории. В своем знаменитом труде, увидевшем свет в конце 70-х годов прошлого, XIX века, «Россия и Европа», Н. Я. Данилевский подверг достаточно научно обоснованной критике господствующий европоцентризм в осмыслении истории человечества (который, кстати, господствует и поныне; примером европоцентризма в построении логики Истории является концепция «осевого времени» К. Яспера) и через введение культурно-исторических типов и соответствующих им цивилизаций предложил принципиально новый взгляд на Историю как на эволюцию множества локальных цивилизаций человечества [Н. Я. Данилевский, 1995; А. И. Субетто, 1999]. У Данилевского таких отдельных цивилизаций было выделено 11, в том числе и Россия. В дальнейшем цивилизационный подход получил свое развитие в творчестве О. Шпенглера (1993), А. Дж. Тойнби (1991), П. Сорокина (1992), Ю. В. Яковца (1995) и других. С наших позиций следует не противопоставлять цивилизационный подход формационному, а рассматривать их в диалектическом единстве. Цивилизационный подход находится в отношении дополнительности к формационному (назовем это принципом цивилизационно-формационной дополнительности). Близкий к этому взгляд высказывает В. Л. Иноземцев (1998). Категория цивилизации в настоящее время имеет многозначное смысловое содержание. Можно выделить следующие ее экспликации:
1. Цивилизация человечества как фиксация единства человечества (со своими мировым хозяйством, энергетическим базисом, культурой, социальным устроением, техникой), противостоящего природе Земли, которую человечество хозяйственно осваивает.
2. Цивилизация как определенный этап развития отдельных обществ, достигших уровня культуры и капиталистического развития. Такой взгляд господствовал в XIX веке и служил основой идеологического подкрепления колонизаторской политики, в первую очередь со стороны таких стран Западной Европы как Англия (Британия), Испания, Франция, Германия, Италия, Голландия, Бельгия (потом к ним присоединились США). Колонизация в соответствии с этим взглядом осуществлялась для того, чтобы «дикие» народы «цивилизовать». Колонизация со стороны стран Западной Европы представлялось в «благородных одеждах» цивилизаторской миссии по отношению к народам и странам «Не – Европы». Отметим, что «рецидивы» такого взгляда продолжают существовать и в современное время. Ельциновская реставрация капитализма в России в 90-х годах проходила под лозунгами возвращения России в «лоно» мировой цивилизации.
3. Цивилизация как категория, фиксирующая уровень техно-технологического развития стран и противостоящая категории культуры. Разведение категорий «цивилизации» и «культуры» осуществлялось работах Н. А. Бердяева и О. Шпенглера. Здесь «цивилизация» выступает синонимом «техногенной» или «технически развитой» цивилизации. По концепциям Н. А. Бердяева и О. Шпенглера «успех» цивилизации сопровождается «неуспехом» культуры.
4. Цивилизация как категория, обозначающая определенный уровень технического развития, связанный с мощным производством и потреблением энергии, позволяющими решить проблему контакта с внеземными цивилизациями. По данным дискуссии на Бюрокканской советско-американской конференции в 1969 году (программа C E T I) [«Проблема CETI», 1975] отсчет цивилизации человечества в указанном смысле следует вести с 20-х годов ХХ века.
5. Цивилизация как этно-географический и культурно-исторический тип развития той или иной страны, группы стран, народов, этносов, объединяемых общей исторической судьбой, культурой, исповедуемой религией, ландшафтно-географическими особенностями и т.д. В XX веке для обозначения «цивилизации» в указанном смысле появился термин «локальной цивилизации». Мы будем использовать категорию «цивилизации» в двух смыслах, в зависимости от контекста, в первом и последнем (пятом). Уже Н. Я. Данилевский поставил вопрос о разнообразии культурно-исторических типов и соответственно разнообразии локальных цивилизаций как признак прогресса. По его оценке разнообразие культурно-исторических типов – условие исторического прогресса. Вопрос о разнообразии культур, социокультурных типов в той или иной схеме обсуждался у П. А. Сорокина и О. Шпенглера. Динамику «движения» разнообразия «локальных цивилизаций» в истории исследуется А. Дж. Тойнби. О роли этнического разнообразия для проблем выживания человечества в XXI веке убедительно говорит в своих работах В. П. Казначеев (1997). В какой-то мере имплицитно закон этнического разнообразия присутствует у Л. Н. Гумилева. Логику истории как логику сменяемости «ансамблей» «локальных цивилизаций» исследует Ю. В. Яковец (1995). Данная сменяемость предстает как логика исторических циклов, в которой проявляется «историческая генетика» как определенный вид социогенетики. При этом исторические циклы как циклы смен ансамблей «локальных или региональных цивилизаций» предстают как циклы сменяемости цивилизационного разнообразия человечества. Закон разнообразия – важнейший закон системогенетики – общей системной теории, исследующий общие законы преемственности, наследования эволюции в «мире систем» [А. И. Субетто, 1983, 1994]. Применительно к социальной эволюции человечества – Истории – он приобретает значение важнейшего закона в «логике» Истории. «Геополитическая» и соответственно – ноосферная логика развития человечества есть логика спирально-циклического развития взаимосвязанных разнообразий – этнического разнообразия, разнообразия культур, разнообразия локальных или региональных цивилизаций (А. И. Субетто, 1999). Таким образом, «закон разнообразия» в Истории предстает в триадичном проявлении: как закон разнообразия в этническом развитии человечества, как закон разнообразия в развитии культур и как закон разнообразия в цивилизационном развитии человечества. А. С. Панарин отмечает в монографии «Реванш истории: российская стратегическая инициатива в XXI веке» (1998): «Здесь можно говорить об идее культурного многообразия мира, которому модерн угрожает нивелировкой, достигшей крайней формы в образе массовой потребительской культуры. Судя по многим признакам, культурное многообразие для выживаемости человечества имеет такое же значение, как разнообразие видов в живой природе».
Закон разнообразия культур, закон разнообразия этносов и закон разнообразия локальных цивилизаций образуют единство, без которого каждый из указанных не будет полным. Именно этот закон – основа существования локальных и региональных цивилизаций: германо-романской, англо-американской, арабской, китайской, индийской и т.д. Россия и является такой локальной уникальной цивилизацией – евразийской цивилизаций. Таким образом, Россия есть уникальная евразийская российская цивилизация общинного типа, в которой основанием российского суперэтноса (о российском суперэтносе очевидно впервые сказал Л. Н. Гумилев) и государствообразующим народом является русский народ.
Закон разнообразия как закон социальной эволюции, т.е. как закон развивающейся «социальной онтологии» человечества, служит основным теоретическим базисом оценки утопичности всех мондиалистских концепций («мондиализм» - учение и программа установления Нового глобального мирового порядка с единым Мировым правительством во главе, идеи которых стали формироваться в 20-х годах в США и которые в настоящее время связаны с идей сохранения «золотого миллиарда» населения США и стран Западной Европы в основном на Земле). Фактически мондиализм выступает геополитикой капиталократии США (атлантического альянса), стремящейся завершить глобальную экспансию на весь мир через глобальную унификацию культур, этносов, экономики, религии. Поэтому за инструментами «рынка» и «доллара», как орудий экспансии, встают американская масс-культура и английский язык, американская англоязычная компьютеризация всей банковской системы и управления. Несмотря на определенные успехи такой глобально-мондиалистской американизированной унификации в конце ХХ века, в целом этот «проект» американской капиталократии остается утопичным, поскольку он противостоит «закону разнообразия» как важнейшему закону прогрессивной ноосферной и социальной эволюции. Унификация означает противоположное «движение» эволюции человечества – к регрессу, к возможному социальному распаду и коллапсу. Поэтому, следует предполагать, что этническое, культурное и цивилизационное разнообразие в обозримом историческом будущем в пределах сложившейся логики Истории будет сохраняться.
В чем состоит уникальность России как цивилизации? В чем уникальность логики исторического развития России? Если взглянуть на глобус мира, то можно увидеть, что российская Евразия единственное место, где Запад и Восток не разделены естественным препятствиями (горами, морями, пустынями и т.п.), то есть образуют географическое единство. Именно этим географическим качеством российской Евразии, в которой Великая Степень служит интегрирующим фактором, обусловлено то, что «российская «Евразия» служила «этногенетическим вулканом», «лавы» которого в виде переселений народов на запад, юг, восток и север определили этногенез всей Европы, Центральной и Западной Азии, Северной Африки, Северной и Южной Америки. Кельты, гунны, готты, тюрки, половцы, татаро-монголы, венгры и т.д. «лавами» растекались из Евразии, формируя новые импульсы для этногенеза на покоряемых территориях. В этом смысле российская Евразия, т.е. Евразия, приблизительно располагаемая в границах СССР (ныне стран СНГ, а ранее – Российской империи), была и остается (и будет в будущем) центром устойчивости и неустойчивости мира.
«Маятник» колебаний напряженности Истории здесь в российской Евразии есть «маятник» напряженностей всего мира. Устойчивость евразийского пространства в Ноосферной истории человечества формировалась тогда, когда появлялись государственные – суперэтнические «скрепы» этого пространства. В глубокой древности роль такого суперэтноса очевидно играли арийцы, которые в первые тысячелетия послеледникового периода распространялись от Балтики до Курил; затем скифский суперэтнос (от Карпат и до Саян); затем татаро-монгольская империя, и после нее Россия и как империя, и как российский суперэтнос, образовавшийся в первую очередь на базе русского, украинского и белорусского народов (восточного славянства) и тюркских народов (туранского компонента по Н. С. Трубецкому). Логика Истории российской Евразии стремилась к стабилизации, к формированию устойчивости на большом пространстве Евразии, что требовало ее государственно-цивилизационного единства. В этом плане Российская евразийская цивилизация в сложившемся пространственном оформлении появляется по нашей оценке не случайно, а закономерно.
С позиций данного вывода модели Г. Парвуса в начале ХХ века, а впоследствии Г. Х. Попова и А. Сахарова о разделении России на 40 «мини-государств», подчиненных Западу, являются утопией. Данный сценарий, который «озвучивает» устремления современного мондиализма, например, таких его «рупоров» как З. Бжезинский, Б. Клинтон, приведет, при современных системах вооружения, накопленной разрушительной силе средств массового поражения у ведущих стран мира, к появлению «черной дыры» военного коллапса здесь в России, которая уведет в небытие все человечество. Об этом в 30-х годах предупреждали Е. И. Рерих и И. А. Ильин, русские мыслители совершенно разных мировоззренческих установок: Е. И. Рерих в письме Президенту США в 1933 году и И. А. Ильин в своих работах в 1935 году. Е. И. Рерих писала: не трогайте России, поскольку, если произойдет ее распад и гибель, то это будет гибель всего человечества. Появление российского государства (в основных чертах его территориальное оформление завершилось к концу XVIII века) на евразийском континенте (от Балтийского миря и до Тихого океана, от Кавказа и Средней Азии до Северного ледовитого океана) стабилизировало эволюцию народов России. Можно сказать так, что поздний этногенез Европы состоялся в том виде, как он морфологически оформился во втором тысячелетии н.э., благодаря тому, что активно консолидирующееся российское государство отделило Европу от Востока.,br> Россия как держава определила геополитическую устойчивость мира, особенно в последние столетия. Н. Я. Данилевский достаточно убедительно показал миротворческую функцию России в европейской динамике XIX века, ее историческую роль в форме барьера в экспансии на Запад. Эта особая геополитическая ноосферная функция России как центра устойчивости и неустойчивости мира проявилась и в том факте, что две мировые войны, которые прошли в ХХ веке и, которые начинались в Европе с конфликта в Сербии, отразили ведущую роль России в логике этих войн (в противостоянии германскому империализму), когда армия и флот России несли на себе основную тяжесть войны, за действуя в противостоянии на российских фронтах от 50-60% до 80-90% численности противостоящих вооруженных сил. О России как о базе ноосферного прорыва человечества размышлял Вернадский в переписке с Личковым.

3. Три «измерения» уникальности российской цивилизации

Обозначились следующие «измерения» уникальности российской цивилизации с учетом отмеченного выше принципа триединства законов разнообразия этносов, культур и цивилизаций

Первое. Это русская культура, русский язык, русская философия, русский космизм и холизм. Русский народ явился системогенетическим фактором в становлении российской государственности. Исторические истоки такой функции русской нации или русского этноса в этногенезе российского суперэтноса (по Л. Н. Гумилеву) – и в логике становления российской государственности – в глубокой древности, возможно в арийско-русской гипотезе происхождения индоевропейского семейства народов и языков на территории «российской Евразии».
Русский язык, как «материя» русской культуры, представляет собой жемчужину среди языков мира. Очевидно, он и есть наиболее древний язык в семействе индоевропейских языков, подтверждая гипотезу о древности народа, говорящем на русском языке. Об этом говорит особая близость русского языка к санскриту, подтверждаемая многими филологическими исследованиями. Особую близость к санскриту демонстрирует вологодский диалект русского языка, в котором сохранились наиболее древние «слои» эволюции русского языка.

Русский язык и русская культура породили русскую философию в последние 150 лет, которая не ушла в небытие, как некоторые считают, а активно развивается. В фундаменте русской философии лежит как особое ее основание, и основание всей русской культуры, русский космизм, генезис которого по нашей оценке не замыкается только рамками второй половины XIX века, а уходит в глубину веков, на несколько тысячелетий до нашей эры и эти «космическо-мировоззренческие, духовные токи» прослеживаются и в «Русских Ведах», и в «Слове о полку Игореве», и в других древних литературных памятниках Древней Руси.
Русская культура несет в себе синтез европейского и азиатского начал. Как и любое «целое», евразийский синтез русской культуры развертывается в исторической логике в форме «бегущей волны» доминант то Запада, то Востока. Одновременно этот синтез предстает как пространство диалога культур внутри «российского пространства», диалог русской культуры и культур всех народов России. «В пространстве Евразии, – по оценке А. С. Панарина, – русская культура, несомненно, играла роль культуры-донора, питающей энергией новаций и модернизации. Но это только одна сторона проблемы евразийского цивилизационного синтеза. Вторая, менее исследованная, касается того, что дал внутренний Восток России, каков его вклад в совместное цивилизационное строительство. В этом контексте весьма многозначительной и продуктивной оказывается та самокритика русской культуры, ознаменнованная активным обращением к тюркскому, а также христианскому Востоку, с которой выступали у нас блестящие представители романтизма во главе с Лермонтовым, затем – носители христианско-мистического реформаторства (от Гоголя до Мережковского), русские консерваторы (К. Леонтьев), символисты как венец культуры серебряного века и, наконец, евразийцы 20-х годов» [А. С. Панарин, 1998, С. 135].
Можно сказать, что «русская идея» в ее объемной и достаточно разнообразной современной интеграции предстает как евразийский культурный синтез, как некая идеальная репрезентация российской евразийской цивилизации, в которой отразились основные духовно-культурные и характерологические ее признаки и доминанты. В системе содержательной реконструкции, выполненной В. Н. Сагатовским (1994), – это его ключевая «цепочка ценностей, которые одновременно являются категориями, раскрывающими существо русской идеи: Соборность ? Всеединство ? Софийность ? Ответственный поступок – со-бытие ? Общее дело Ноосфера Правда отношений»
[В. Н. Сагатовский, 1994, С. 164].
По Сагатовскому соборность конкретизируется с помощью категорий всеединства и софийности и все три категории служат основаниями идеала Общего дела, которая есть созидание ноосферы. Здесь Сагатовский трансформирует философию Общего дела Н. Ф. Федорова, объединяет ее с учением о ноосфере В. И. Вернадского. Отметим, что это согласуется с нашей позицией. Учение о ноосфере породило «вернадскианскую революцию» в конце ХХ века в науке, культуре, в системе мировоззрения.

Формируется ноосферизм, в котором социалистический и ноосферный императивы по отношению к развитию человечества и России в XXI веке объединяются. Одновременно, в этой трактовке происходит «раздвижение» границ в эволюции «общинности» как основания российской цивилизации: от православно-христианской соборности, российской общинности до их ноосферно-социалистической и ноосферно-экологической сущности. Интересно, что А. В. Гулыга (1995) не только реконструирует и синтезирует «поле смыслов» русской идеи, но и подчеркивает ее значение как «постсовременной проблемы», ее пролонгации в будущее. «Русская идея переживает сегодня второе рождение, становится культурной реальностью нашего времени» [А. В. Гулыга, 1995, С. 11]. Фактически А. В. Гулыга подчеркивает евразийскую природу «русской идеи», ее направленность на евразийский синтез начал Востока и Запада. «Русская идея возникла как преодоление односторонностей западников и славянофилов, синтез двух позиций …» [А. В. Гулыга, 1995, С. 15]. И снова в «русской идее» как «концентрате» особенностей российской цивилизации отразилась в первую очередь ее «общинная логика» развития, в которой выпукло проявлена у «человека российской цивилизации» «потребность быть частью целого, частью общей судьбы».

Второе. Это этническое многообразие российской цивилизации, цементирующим, «скрепляющим» началом которого является русский народ. Л. Н. Гумилев в результате исследований российского этногенеза достаточно убедительно показывает, что в России сформировался российский суперэтнос, основой которого является русский этнос. Здесь проявилось действие закона кооперации как закона этнической эволюции в логике развития российской цивилизации. Российский суперэтнос – это этническая кооперация этносов России, в которой русский этнос в силу ряда своих характеристик, отраженных в русской идее, является «скрепом», носителем этнического единства. О том, что российский суперэтнос не «химера», а реальность, свидетельствует ряд фактов. Приведем некоторые из них. Первый факт. Выдающийся русский антрополог А. А. Башмачников установил, что в рамках русского этногенеза произошел расовый синтез, включивший в себя все основные народности на территории России. По его оценке получилось органическое «единообразие в различии». «Русский народ, – писал он, – славянский по своему языку, смешанный по крови и по множественной наследственности, роднящей его со всеми расами, сменявшими друг друга на русской равнине, представляет собой в настоящее время некую однородность, ярко выраженную в черепоизмерительных данных и весьма ограниченную в объеме уклонений от нейтрального и среднего типа, представляемой им расы. В противоположность тому что все воображают русская однородность есть самая установившаяся и самая ярко выраженная во всей Европе…» (цит. по [В. П. Кожевников, 1995, С. 21], выдел. мною, С. А.). Американские антропологи высчитали, что вариации в строении черепа у населения России не превышает 5 пунктов из 100, тогда как французское население варьирует в пределах 9 пунктов, а итальянское – в пределах 14 пунктов. В Институте общей генетики РАН создан электронный атлас генофонда СССР. Ученые утверждают генетическую общность населявших его народов, их единый код [В. П. Кожевников, 1995, С. 21]. Второй факт – это великое единение народов в борьбе с немецкими захватчиками в 1941-1945гг. Немецкий фашизм встретился во время Великой Отечественной войны с единым этническим монолитом, который практически немецким идеологам не удалось расколоть.

Третье. Российская цивилизация, как уже отмечалось, есть общинная цивилизация. Историческая логика российской цивилизации есть общинная логика. При этом общинность трактуется в широком, цивилизационном контексте, а не в узком как бытие только общин. В цивилизационном плане общинность приобретает смысл цивилизационной кооперированности, коммунитарности, соборности как некоего синергирующего единства общества и человека, на что в том или ином контексте указывают В. Н. Сагатовский, С. С. Хоружий, А. В. Гулыга. Общинность в развиваемой концепции – фундаментальное свойство российской цивилизации, приобретающее евразийский масштаб. Это общинность «Большого пространства» и «Большого времени», рождающего особый тип человека, человека, направленного в будущее, на реализацию долгосрочных целей Сама общинность как основание и как закон развития российской цивилизации обусловлена российским евразийством, «холодностью» евразийской территории, т.е. ее северным широтным расположением. Энергетическая стоимость жизни человека и общества в целом в России 3-5 раз выше, чем энергетическая стоимость жизни в странах Европы и в США. Благоприятный период для посева и для уборки урожая на территории России в среднем всего 2 недели весной и 2 недели осенью, а иногда и того меньше. Жесткость климатических условий российской Евразии изначально формировала общинный уклад жизни как уклад выживания. С определенной степенью условности можно говорить о «российско-цивилизационном коммунизме» как ценностном самовыражении российского общинного евразийства, который нашел отражении в высоких приоритетах равенства (даже уравнительства), социальной справедливости, коллективизма, осуждения богатства и обогащения как личностного идеала жизни, взаимопомощи, «онтологии любви и добра» (о которых пишет Вл. Соловьев), сострадания, примата духовного начала над материальным. Именно этот «цивилизационный коммунизм» российской цивилизации и обусловил принятие Православия 1000 лет назад Русью, поскольку именно оно сохранило догматы раннего христианства с его «коммунизмом», «коммунизмом Христа», соборностью, культом любви.

4. Две Логики с большой буквы и принцип Большого Эколого-Антропного Дополнения

Разнообразие локальных цивилизаций мира образует его «цивилизационное целое», которое и есть мировая человеческая цивилизация, выступающая носителем мировой истории человечества. Здесь «движение» разнообразия локальных цивилизаций входит важнейшим компонентом во Внутреннюю Логику Социального Развития (ВЛСР), взаимодействующей с Большой Логикой Социоприродной Эволюции (БЛСЭ). Нами в концепции синтетической теории прогрессивной эволюции показано, что и ВЛСР, и БЛСЭ подчиняются ряду законов: - закону «сходящегося конуса» или «сходящейся спирали» развития, в соответствии с которым процесс «усложнения», роста кооперированности сопровождается ускорением эволюционных процессов, «уплотнением» времени и пространства;
- закону сдвига от доминанты закона конкуренции к доминанте закона кооперации и соответственно от доминанты механизма естественного отбора к доминанте механизма интеллекта и выбора траектории «в будущее»;
- закону роста сложности «системы связей» как внутри социально-цивилизационной системы человечества, так и во вне ее;
- закону интеллектуализации или «оразумления» эволюции (Космоса, социума), который по отношению к ВЛСР приобретает смысл всемирно-исторического закона роста идеальной детерминации через общественный интеллект.
ВЛСР предстает как диалектическая логика взаимодействия двух типов детерминаций – стихийной (материальной) и идеальной (через общественный интеллект). При этом общественный интеллект нами трактуется необычно, а именно как управление будущим со стороны общества как целого. Поэтому общественный интеллект в этой своей характеристике есть единство общественного сознания и общественного знания, единство науки, культуры, образования и духовности. Высокое качество управления будущим, высокий уровень проскопического видения может демонстрировать только нравственно-духовный интеллект, интеллект в единстве его левополушарной и правополушарной, рациональной и нерациональной, холистической ипостасей. Рост кооперированности социальных систем на страновом, локально цивилизационном и глобальном (планетарном) уровнях, отражающий рост действия механизмов закона кооперации, есть рост все более целостного разнообразия, организмичности обществ, цивилизаций и человечества в целом. Он сопровождается опережающим развитием общественного интеллекта и его функций будущетворения и управления будущим, и в первую очередь – планирования, программирования, прогнозирования (предикции). Учение об общественном интеллекте разработано нами и рассматривается как часть более широкой теоретической системы – ноосферизма, которая рассматривается как мировоззренческий переворот на рубеже ХХ и XXI веков и который может быть назван «вернадскианской революцией». По нашей оценке, ноосферизм не противостоит социализму и коммунизму, а органично их ассимилирует, придавая им эколого-ноосферное измерение. И, однако, вся история человечества до ХХ века прошла при доминанте действия сил стихийности, закона конкуренции и механизма отбора, что дает повод назвать состоявшуюся Историю человечества Стихийной, Конкурентной Историей. Человечество приблизилось к Апокалипсису не в религиозной, эсхатологической и социальной логике (они вторичны), а в экологической логике, в Большой Логике Социоприродной Эволюции (БЛСЭ) (которая первична). БЛСЭ, накладываясь на ВЛСР, определяет энергетический базис обменных процессов между обществом и природой как основание особого типа стадиализации мировой цивилизации. По этому основанию История делится на две «эпохи-цивилизации»: аграрную или вещественную (от начала Истории и до ХХ века) и энергетическую (в ХХ веке).

В аграрной эпохе-цивилизации Стихийная, Конкурентная история состоялась благодаря малой энергетике мирохозяйствования, с одной стороны, и закону компенсаторно-квантитативной функции Биосферы А. Л. Чижевского и законом Бауэра – Вернадского, определяющим гомеостаз и механизмы производства негэнтропии («порядка») в Биосфере, с другой стороны. Малая энергетика мирохозяйствования обеспечивала ситуацию, когда «поток разрушений природы» со стороны механизмов природопользования («потребления негэнтропии – порядка, организованности») человечеством компенсировался «потоком восстановления» разнообразия природы, благодаря действию гомеостатических механизмов Биосферы. Социальная эволюция человечества в «утробе» Биосферы явилась своеобразным гомологом преднатального периода у женщины, вынашивающей ребенка. Биосфера «беременна» человечеством. Она позволяла ему питаться негэнтропией, которую она постоянно производит, благодаря утилизации энергии Солнца и теллурической энергии, пока была малая энергетика его природопользовательского хозяйства. Социальная эволюция прогрессировала на стихийной базе только благодаря потреблению негэнтропии, созданной Природой, на несколько порядков больше, чем производство негэнтропии внутри социальной субстанции человечества (мировой цивилизации). Человечество встретило ХХ век как Стихийная, Малоэнергетическая цивилизация.

Энергетическая эпоха-цивилизация ХХ века есть мощный скачок в энергетике мирохозяйствования – Большой Энергетический Взрыв в рамках ВЛСР человечества. Мировая цивилизация в одночасье превратилась в Стихийную, Сильноэнергетическую Цивилизацию. Синтез Стихийных Сил социальной эволюции (Рынка, Войн, конкуренции) – разрушительных по отношению к Природе и «большой энергии» мирохозяйствования и соответственно природопользования приобрел характер «гремучей смеси», готовой экологически взорвать эколого-витальные основы Бытия человечества. Мы находимся на пороге возможности «аннигиляционного взрыва» в XXI веке, уводящем человечество в небытие. В этом состоит «апокалипсическая» интенция энергетической цивилизации ХХ века. Энергетическая цивилизация именно вследствие разбалансировки «большой энергетики» природопользования и низкого уровня управления будущим поставила человечество на край гибели в форме уже начавшийся первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы. Ее признаками являются:
- высокие темпы уничтожения биологического разнообразия Биосферы, которые ведут к его сокращения к 2030-2040гг. от 1/3 до ? (по данным материалов дискуссии на Конференции ООН 1992 года в Рио-де-Жанейро);
- высокие темпы сокращения объемов пресной воды на Земле;
- высокие темпы деградации почвы по плодородию с 60-х годов вследствие применения химических технологий повышения продуктивности почв и сокращения их площадей (вследствие изъятия из продуктивного оборота из-за стихийного строительства инженерных сооружений и дорог, ветровой эрозии и «опустынивания»);
- сокращение защитного озонового слоя за последние 30 лет по толщине на 30%, что грозит, при дальнейшем сохранении этой тенденции, бифуркацией всей структуры Биосферы, гибелью значительного числа видов растений и животных под губительным действием солнечных и космических лучей; и др.
В пространстве наступивших Пределов Запад пытается сохранить свои стандарты жизни и потребления ресурсов и энергии за счет Востока. А. Шахматов (1992) – австралийский певец, русский по происхождению, отмечает: «… когда говорят плохо о русских – не верьте, это ложь, это умышленное зло. И есть объяснение почему. Запад разбогател за счет Востока. Экологические проблемы остро стоят во всем мире. Сейчас для того, чтобы Западу сохранить привычный стандарт жизни, ему необходимо паразитировать на Востоке и в первую очередь, на России, связать ее экономическим кредитами…». Американоидеологизация мира и России – одно из измерений Глобальной Духовной Катастрофы человечества. Главным в Глобальной Духовной Катастрофе является фактор капиталистического, буржуазного индивидуализма. Терпит крах безграничное стремление к беспредельной наживе, символом которого становится как можно большее делание как можно большего количества денег, находящихся в личном владении, потому что в «Строе Денег» – деньги есть власть. «Строй Денег» – это есть полная форма расчеловечивания человека, который становится товаром, есть форма завершения становления абсолютной капиталократии, уничтожающей человека и его Дух, его душу. Все на продажу – в том числе и душа человека.

Здесь действует «принцип Большого Эколого-Антропного Дополнения» (впервые сформулированный нами в 1995г. [А. И. Субетто, 1999, «Россия и человечество…», с. 84]). Духовная Глобальная Катастрофа и Духовная Информационная Катастрофа предстают как Глобальная Антропологическая Катастрофа. «Человек Возрождения», создавший рыночно-капиталистическую индивидуалистическую цивилизацию терпит экологический крах. В соответствии с данным принципом «неадекватный» своему Бытию человек и породил первую фазу Глобальной Экологической Катастрофы. Таким образом, ХХ век показал глубокое, бытийное противоречие между «большой энергетикой» мирохозяйствования и попыткой продолжать апологетировать индивидуализм и соответствующую «онтологию» насилия, наживы, себялюбия, потребления и капиталовласти. «Строй Денег», ориентированный на абсолютизацию эгоизма, встречает экологический отпор.
Возник императив выживаемости человечества или ноосферный императив в форме управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества. Фактически речь идет о новой «эпохе-цивилизации», «отрицающей» энергетическую цивилизацию ХХ века. Это цивилизация имеет несколько предикатов-определителей:
- интеллектуально-информационная цивилизация;
- «цивилизация общественного интеллекта»;
- «цивилизация образовательного общества или образовательная цивилизация»;
- «кооперационная или общинная цивилизация с опережающим развитием качества человека, качества образовательных систем в обществе и качества общественного интеллекта»;
- «ноосферная цивилизация».
Пределы Истории в конце ХХ века есть Пределы Конкурентной, Стихийной Истории. Наступил момент перехода от «преднатального» человечества к «истинному», будущему, Неклассическому человечеству, в котором на передний «план» выходят такие «измерения» его Бытия как кооперация, общинность, соборность, опережающее развитие общественного интеллекта, становящегося Неклассическим, социоприродным, ноосферным интеллектом, коллективизм, доминирование общественных, кооперативных, государственных форм собственности над частными.

Можно сказать так: на передний план будущею Бытия человечества выходят как раз те его характеристики, которые свойственны русской идее, русскому космизму, общинной логике развития Российской цивилизации. Большой Энергетический Взрыв в рамках ВЛСР должен смениться Большим Соционоосфернокооперационным Взрывом на рубеже ХХ и XXI веков, который, по нашей оценке, уже происходит в форме Синтетической Цивилизационной Революции в последней трети ХХ века, в форме Социалистической Цивилизационной Революции [А. И. Субетто, 1999]. Большой Соционоосфернокооперационный Взрыв в логике социальной эволюции человечества есть скачкообразный переход от доминанты стихийной, материальной исторический детерминации к идеальной исторической детерминации на рубеже ХХ и XXI веков. Исторический идеализм вырастает из исторического материализма, если под этими понятиями понимать смысловые конструкции понимания особенностей Бытия человечества и России в философско-историческом контексте. Исторический идеализм может существовать только как форма исторической детерминации через общественный интеллект, которая всегда связана с растущей социальной кооперацией, с социализацией или «социологизацией» (по Д. Беллу). Поэтому «советская история» России была именно продолжением общинной логики ее Истории и несла на себе «печать» всех интенций этой «логики». Здесь русские евразийцы в своих оценках не ошиблись, а интуитивно угадали эту онтологическую связь российского или русского социализма и общинной, евразийской логики развития России. Отметим, что С. Н. Трубецкой в статье «Разочарованный славянофил» о К. Н. Леонтьеве прямо вводит понятие «общинный социализм русского народа» [«К. Н. Леонтьев…», 1995, С. 128]. Более того, можно сделать прогноз, что социалистическая революция, начавшись на Востоке, в России, являлась больше «восточным явлением», чем «западным», потому что, оставаясь общинным, он породил «волну экспансии социализма», противостоящей «волне экспансии капитализма» и двигающейся на встречу этой «волне» как бы в противофазе, с запаздыванием.

Социалистическая революция есть революция Востока, в отличие от капиталистической революции Запада. Она несет в себе «гены» глобальной социальной бифуркации, связанные со становлением ноосферной – управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества. Россия, как синтез Востока и Запада, наиболее чувствительна к этой логике. Поэтому здесь и приобрели реальность такие конфликтные формы противоречия между общинным тенденциями Востока и индивидуалистическими, буржуазными тенденциями Запада, как революции. Россия (СССР) в истории 90-х годов и начала XXI века репрезентируют критический узел кризиса Истории, некую «волну» в развитии Истории. Экологический кризис человечества, обозначившийся Предел Стихийной истории по времени совпал с кризисом социализма, окончанием «первой волны» Социалистической Цивилизационной Революции. Общинная логика развития снова выходит на арену. Она становится императивом для всего человечества. Д. Белл подчеркивает, что «постиндустриальное общество» имеет «коммунальную природу» [Д. Белл, 1999, с. XVII]. В теории постиндустриализма по Беллу подчеркивается особая роль знаний, возрастание меритократии (власти интеллекта во взаимодействии с капиталократией, в нашей оценке), что подтверждает наши выводы о возрастании роли общественного интеллекта (науки, знаний, образования) и соответственно идеальной детерминации в истории и формирования условий для «управления социальным организмом» (Д. Белл) и соответственно управления социоприродной эволюцией. О конце капитализма в XXI веке в разной логике пишут В. Л. Иноземцев (1998) и Ю. М. Осипов (1991, 1998). У В. Л. Иноземцева – это «пост-экономическое общество», а у Ю. М. Осипова – «пост-экономическая цивилизация». Для К. Маркса пост-экономическая (третичная) формация была связана с категорией коммунизма. В. Л. Иноземцев пост-экономическую формацию ассоциирует с постиндустриализмом, с формированием меритократии и когниториата, и одновременно выступает против планомерности развития [В. Л. Иноземцев, 1998, с. 109, 111, 129]. Ю. М. Осипов (1998) выстраивает концепцию постэкономической цивилизации, связанную с «отрицанием» закона стоимости и власти капитала и рынка, с увеличением роли управления. По Осипову пост-экономика связана с увеличением роли «технолого-информационно-менеджеральной организации» (ТИМ-организации), которая все больше будет вытеснять стоимостную форму хозяйствования. Соглашаясь с общей оценкой кризиса и экономической несостоятельности рыночно-капиталистической цивилизаций, однако, в оценке будущего мы расходимся. Технократическая, роботизированная форма выживания человечества, о которой пишут и Ю. М. Осипов, и А. А. Зиновьев, в нашей оценке утопична. Она не столько противостоит капиталистической организации, сколько ее доводит до технократического, мегамашинного абсурда, в котором человек исчезает, «умирает» вначале духовно, а потом и экономически. Здесь у России есть своя судьба – судьба эсхатологического, духовного, ноосферно-социалистического прорыва, но в котором социализм обретает свои собственные истинные основания – основания духовные, любви, основания полного раскрытия сущностных сил человека ( в том числе и его «жизненных сил» в теоретической схеме витальной социологии С. И. Григорьева), которые связаны с творчеством, с приматом духовного над материальным. Наступающая эра кооперационной Истории есть эра «исторического идеализма», приходящая на смену эре «исторического материализма». При этом данная оценка имеет не гносеологический смысл (как решение спора между материализмом и идеализмом с точки зрения их первичности в гносеологии), иначе этот тезис будет неправильно понят, а онтологический смысл. Она связана с переходом от доминанты стихийно-экономического детерминизма, доминанты материальный детерминации к доминанте идеальной детерминации в Истории через общественный интеллект на базе его опережающего развития (по качеству) с помощью института образования. Именно в этом контексте формируется модель будущего общества как «образовательного общества». Капитал стоит на краю экологической гибели, готовясь с собой увести в небытие все человечество. Переход к новой, ноосферной истории связан с реализацией общинной логики и у России есть будущее, если она вернется к своим основаниям Бытия.

5. Кризис экономической науки как отражение Экологического Кризиса Бытия Человека и проблема управляемости

Экономическое поведение в ряде зарубежных учебниках по «экономиксу» рассматривается как главный предмет экономической науки. Данный «предмет» несет на себе печать англо-саксонской (американской) версии экономической науки, в которой отражен жесткий индивидуализм как основание англо-американской цивилизаци, пытающейся через «экономикс» навязать свой образ экономического мышления всему миру. Возникает модель рационального экономического поведения «западного человека», стремящегося максимизировать свою выгоду (доход, прибыль). Именно модель рационального экономического поведения лежит в основании модели свободного рынка. Но уже кибернетика, в частности Норберт Винер, усмотрели идеологическую сторону такой «модели», ее фальшь, ее несоответствие экономическим реалиям. Фактически экономическое поведение человека имеет множество «моделей», разнообразие которых изоморфно разнообразиям этносов, культур и локальных цивилизаций на Земном Шаре. Попытка через экономические реформы навязать такую рациональную модель поведения «человеку в России», русскому человеку в эпоху ельцинизма обернулась сокращением продолжительности жизни мужчин на 17 лет и вымиранием населения России. Академик РАЕН И. Гундаров в статье «Время полураспада нации» («Советская Россия» от 24.02.2000г.) показал, что даже если бы либеральные реформы закончились успехом (хотя, как я показал, это не может быть принципиально), «полураспад российской нации», т.е. ее гибель, продолжилась бы. Он назвал этот «фактор гибели» фактором «Х», который связан с духовными основаниями российской нации. Данный вывод совпадает с выводами наших исследований, вытекающих из философии истории России, общинной логики ее развития. Русский человек, россиянин – это всегда государственник. Смысл жизни личности в России никогда не исчерпывался индивидуальным эгоизмом, наживой и прибылью для себя, для личного обогащения. Русский человек – общинный человек, коллективистский, для которого характерна «альтруистическая любовь» (по П. Сорокину), всечеловечность (по Ф. М. Достоевскому), всемирная отзывчивость (по Вл. Соловьеву). Русский человек, человек России не может жить для себя, такая жизнь обесценивает смысл жизни как таковой, «убивает» русского человека. Это «человек идеи», долга, для которого древнерусский клич «за други своя» продолжает звучать в душе. Фактор «Х» И. Гундарова – это и есть система ценностей, духовный строй русского человека и представителей всех национальностей России, которые обусловлены общинным характером исторической логики развития России как евразийской цивилизации. Этот фактор «Х» и есть особое экономическое поведение российского человека. Экономика России – общинна, социалистична по своим цивилизационным основаниям. Здесь человек эффективно работает, чувствуя себя частью трудового коллектива. Е. Н. Гильбо показал особенности экономического поведения русского человека, для которого коллективизм, общинность являются особым типом ценностей. Япония родила «японское чудо» потому, что не отказалась от корпоративных форм экономического поведения японцев, характерного для японцев приоритета ценностей патриотизма, а наоборот, использовала их, создав по оценкам бывшего премьер-министра Японии Накасонэ, «восточно-азиатскую модель экономики», в которой использованы многие достижения советских методов управления (планирование, социалистическое соревнование, сталинский девиз «Кадры решают все!» и т.д.). Поэтому привитие в России «вируса» западного индивидуализма («твои проблемы – не мои проблемы!») оборачивается гибелью народа. По оценкам того же Е. Н. Гильбо сокращение продолжительности жизни мужчин в России на 17 лет – расплата за прививку «социальных вирусов» западнизма и либерализма, за «обессмысливание» жизни человека вследствие нарушения «общежительных законов» российской евразийской цивилизации. Экономическая наука имеет уже почтенную историю. Генезис современного научного экономического знания связан с развитием «общества капитала». Кене, А. Смит, Д. Рикардо, К. Маркс, Ф. Энгельс, Дж. Милль, Н. Чернышевский, Ф. Лист, Вальрас, Кейнс, М. Фридман, Мюрдаль, Н. Кондратьев, А. Чаянов и другие образуют своими теоретическими взглядами, теориями, моделями, концепциями достаточно широкое теоретическое разнообразие, называемое экономической наукой. Можно говорить о полипарадигмальности экономической науки как характеристике ее состояния. Т. Кун связывает наличие множества парадигм в науке, одинаково как бы конкурирующих между собой, с состоянием преднауки, несостоявшейся науки или ненормальной науки. Так сложилась ситуация в истории науки, что именно человековедение и обществоведение – макроблоки научного знания, связанные с познанием человека и человеческого общества, в том числе с познанием закономерностей развития хозяйства и экономики, оказались именно в состоянии «ненормальной науки». Обществоведение и человековедение, взяв в качестве идеала организации научного знания организацию таких науки как физика, механика, в целом естествознание, с их стремлением к точной экспликации законов, их математическому представлению, оказались в конце ХХ века так же далекими от идеала естествознания, как и в начале XIX века. В чем же дело? Почему до сих пор «блоки наук», которые в философии науки называют рефлексивными, так надолго задержались в своем становлении? Почему после гениальной попытки Маркса и Энгельса поставить науку об обществе на научную почву, т.е. раскрыть ее собственные основания на базе исследования и определения фундаментальных законов общественного развития, придать ей прогностическую силу, вывести ее на уровень направляющей силы исторического развития, произошел в ХХ веке в целом и в экономической науке, а в целом во всех общественных науках – социологии, политологии и т.п., «откат назад»? Ведь в рефлексии представителей англо-американской школы экономической науки, породившей экономическую феноменологию в форме «экономиксов», прячущуюся под сознательным отказом от установок на поиск законов экономического развития, сущности экономического бытия и провозглашающую целевую установку только на поиск ответов на вопрос «как?», но ни в коем случае не ответов на вопрос «почему?», царствует прагматизм, полимодельность, ситуативность. Здесь конечно проявилась «трусливость» буржуазного экономического мышления, уходящего от исследования базовых вопросов бытия «общества капитала» (капитализма), поскольку при их исследовании обязательно вскрывается вопрос о преходящем характере капиталистического бытия. Выходит на передний план прогноз Маркса о необратимой смене капитализма социализмом.

Но гносеологический и социальный источник современного состояния экономической науки гораздо глубже. Он связан с тем, что и экономическая наука, и обществоведение в целом апологетировала сложившееся стихийное бытие. Еще Гегель обратил внимание на особенность исторической самодеятельности человека, которая связана с принципом «не ведаем, что творим». Это состояние истории человечества, при котором, несмотря на то, что человек творит историю, она ему не подчиняется, предстает перед ним как отчужденная, чуждая и даже в каком-то смысле жестокая сила (Достоевский пишет о трагизме действия этих стихийных, отчужденных от человека, механизмов истории, при котором человеческие жизни становятся уноваживающим историю материалом), Гегель назвал «историческим бессознательным». Достоевский в «Дневнике писателя» в 70-х годах прошлого века записывает мысль о существовании закона «искажения великодумных идей». Близкую мысль еще раньше, почти за 100 лет до Достоевского, высказал Сен-Жюст. Его мысль приблизительно звучала так: очевидно сила вещей нас приводит ни к тем результатам, которые мы замышляем. Стихийная логика истории «играет» злые шутки с человеком, который, помышляя о добре, творит зло, потому что «благими намерениями устлана дорога в ад». Подобными реминисценциями «усыпана» длинная историческая «дорога» человеческой рефлексии над парадоксами собственного стихийного бытия. Поэтому и появляется у А. Камю «бунтующий человек» – бунтующий «раб» собственного бытия, «раб» потому, что его собственное бытие остается для него «черным ящиком», который на каждое его воздействие через хозяйствование, экономическую деятельность «отвечает» непредсказуемыми последствиями, принимающими часто форму катастроф социогенного и техногенного характера.

И, однако, вопрос о кризисе экономического знания, обществоведения, человекознания не стоял бы так остро, если бы не происшедшая в конце ХХ века первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы. Наступили Пределы всей сложившейся логике исторического развития, всей системе ценностей рыночно-капиталистического бытия, в первую очередь «священным коровам» либеральной экономики – ценностям частной собственности, свободы капитала, свободного рынка, гражданского общества и т.д. Наиболее резкий и жесткий вердикт был вынесен на Конференции ООН по окружающей среде и развитию в Рио-де-Жанейро в 1992 году – вердикт, что если развивающиеся страны повторят путь развитых капиталистических стран, то человечество ждет экологический крах. А это означало скрытое признание антиэкологичности рыночно-капиталистических форм экономического развития. Сама по себе первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы на рубеже ХХ и XXI веков свидетельствует не только о неадекватности социального и экономического поведения человека своему бытию, но, что вытекает из первого, о неадекватности общественного знания, в том числе неадекватности экономической науки. Экономическая наука, ее теоретическая мысль впервые в своей истории сталкивается с критикой не на «человеческом языке», языке научной артикуляции внутри самой себя, а с критикой Природы, Биосферы и Земли-Геи как суперорганизмов со своими гомеостатическими механизмами, которая происходит на особом языке – языке экологических катастроф. Лестер Туроу в работе «Будущее капитализма», показывает, что закон самовозрастания финансового капитала порождает неравенство в обществе постоянно, доводя его до «взрыва». «Но со стороны производства капитализм порождает большое неравенство доходов и богатства. Двигатель эффективности капитализма – это поиск возможностей нажить в экономике побольше денег. Некоторые их находят, другие нет. Смысл конкуренции состоит в том, чтобы изгнать с рынка других, сведя их доходы к нулю, то есть захватив их возможности зарабатывать. Когда приобретено богатство, умножаются возможности наживать побольше денег, поскольку наколенное богатство открывает новые возможности наживы, закрытые без него». «Сатана там, правит бал, сатана там правит бал, люди гибнут за металл», а теперь гибнет и природа. В. П. Казначеев для оценки складывающейся ситуации вводит понятие «диктатуры лимитов природы», которая становится все более тотальной и более «прессинговой» на экономику. При этом тотализация диктатуры природы сопровождается одновременно, на фоне перекачки богатств в руки небольшой кучки финансовых богатств (около 300 семей контролирует по разным оценкам от 50% до 70% богатств мира, которых было бы достаточно для «прокорма» почти ? населения земного шара), эндоэкологической катастрофой в разных регионах земли, в том числе в России, ростом заболеваний, потерей значительной части репродуктивного потенциала даже среди благополучного населения Западной Европы и США, которое мондиализм отнес к «золотому миллиарду». Качество спермы «западных» мужчин по количеству сперматозоидов на единицу объема упал на порядок, что приводит к снижению фертильных функций. Около 30% женщин и мужчин уже к 30 годам не могут иметь детей. Таким образом, первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы по логике действия Принципа Большого эколого-антропного дополнения одновременно отражает Глобальную антропную катастрофы (Глобальные Духовную и Информационные катастрофы).

Любая прогрессивная эволюция характеризуется диалектикой взаимодействия «пары законов» – закона конкуренции и закона кооперации. При этом наблюдается «закономерность сдвига» по «движения» по «сходящейся спирали конуса прогрессивной эволюции»: сдвига в доминантах от закона конкуренции и механизма отбора к закону кооперации и «механизму интеллекта». По отношению к социальной эволюции, а в ее рамках и как к ее «срезу» – экономической эволюции, действует аналогичная диалектика с постепенным ростом кооперированности социальных и экономических структур и роли общественного интеллекта. Общественный интеллект – новая социальная категория. Он есть механизм управления «развитием» со стороны общества как целого. Общественный интеллект есть единство общественного сознания и общественного знания, единство науки, культуры и образования. Здесь начинается ноосферный прорыв в инновационном развитие России. Если в ВЛСР потенции рынка как механизма экономического и соответственно социального развития оказались не исчерпанными, то в БЛСЭ они оказались исчерпанными уже 30-40 лет назад. Особенность исторического момента состоит в том, что человечество, его экономика, сложившиеся системы хозяйствования впервые встречаются с «надчеловеческими», «надисторическими» императивами, причем с императивами не божественного характера, на которые религиозный человек реагирует словами «судьба», «воля божья», «промысел божий», уходя от ответственности за свои деяния, а с императивами экологическими, императивами со стороны Биосферы и Земли-Геи, которые обусловлены антропогенным, в более узком смысле – рыночно-экономическим, прессингом на них. Ответы на экологические императивы требуют коллективных, скоординированных действий со стороны как отдельных обществ, так и стран в целом. Первая фаза Глобальной Экологической Катастрофы «энергетической цивилизации человечества» в одночасье превратила рыночно-капиталистическую экономику человечества в Большую его Утопию, ведущую его к экологической гибели. Здесь мы под «утопией» понимаем неадекватность экономического бытия человечества, оснований организации его хозяйства Большой Логике Социоприродной Эволюции (БЛСЭ), ее законам и императивам, ведущая человечество к гибели. Утопичность рыночно-капиталистического бытия, его антиэкологичность, делает утопической и науку, строящей свои основания на абсолютизации этих антиэкологических, т.е. утопических, основаниях. Высказывание Гегеля о неразумности настоящего, о том, что «достойно гибели все то, что существует», которое было произнесено совершенно в другом контексте, при «проектировании» его на современное состояние в форме первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы приобретает зловещий смысл. Вот почему бьют тревогу все доклады Римскому Клубу на протяжении 70-х, 80-х, 90-х годов, решения и документы Конференции ООН в Рио-де-Жанейро, отдельные мыслители разных стран.

Подведем итоги. Таким образом, практика хозяйствования человечества, основания его экономики, в первую очередь в форме рыночной организации, свободы капитала, ценностей частной ценности, рациональной экономического поведения человека в западной трактовке, стремящегося максимизировать свою выгоду, прибыль (так называемого «homo economicus»), подвергаются онтологической («бытийной») критике на языке экологических катастроф. В конце ХХ века состоялся Кризис Классической, Стихийной Истории и соответственно Кризис Классического экономического жизнеустроения на базе рыночно-капиталистической организации экономики в форме первой фазы Глобальной Экологической Катастрофы, катастрофической неустойчивости развития человечества, катастрофических темпов разрушения витальных основ – сокращения озонового слоя, охраняющего оксибиосферу и соответственно жизнь высших животных и человечества, объемов пресной воды, плодородия почвы, площадей продуктивных сельскохозяйственных земель, невозобновляемых ресурсов, биологического разнообразия и т.п. Если марксистская критика капитализма, приведшая к прогнозу переустройства экономической организации на социалистических началах, прозвучавшая в средине XIX века и реализовавшаяся в социалистических революциях ХХ века, была теоретически построена на анализе ВЛСР, то в конце ХХ века теоретическая мысль человечества, наука, в том числе экономическая наука, сталкивается с новым видом критики, внешней по отношению к человечеству в целом, его культуре, экономике и науке, - критики со стороны Природы, разговаривающей с нами на языке экологических кризисов и катастроф. Это обусловлено тем, что скачок в энергетическом базисе хозяйствования не был уравновешен качеством управления, т.е. качеством общественного интеллекта и его функций – проектирования, планирования, программирования и т.п. Проблема управляемости – вот тот «оселок», по отношению к которому не выдерживают онтологической критики либеральные построения экономической науки и апологетирование монетарных схем рыночного хозяйства. «Призрак» бродит уже не по Европе, а по всему миру, – «призрак ноосферного, экологического, духовного социализма или ноосферизма» в форме управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества.

6. Главные положения стратегии выхода России из исторического тупика

Как следует из изложенного, стратегия выхода России из исторического тупика связана с ее возвращением к собственным экономическим законам развития. При этом главным в этой стратегии являются:
- мобилизационная экономика, охватывающая значительную часть экономики России (а это означает управление стратегическими ресурсами, регулирование цен на инфраструктурные блага и стратегические товары, монополия на торговлю стратегическими товарами);
- государственная собственность на землю с введением частичной системы рыночных отношений в структуре земельных отношений через арендные права и арендные отношения (наследование арендных прав) и с запретом ипотечных банков и сдачи земли в заем как механизмов захвата земель капиталом (иностранным капиталом) и латифундизации земель;
- национализация или деприватизация нефтегазового комплекса, энергетического комплекса, добычи алмазов и золота, алюминиевой, лесоперерабатывающей, химической промышленности, систем железнодорожного и воздушного транспорта;
- регулирование цен на хлеб и мясомолочные продукты, исходя из поддержания «корзины продуктов», поддерживающей выживание населения в России;
- программы (на уровне Закона) федерального уровня:
по преодолению демографической катастрофы и катастрофы здоровья российской нации (под лозунгом «Российская нация в опасности!»);
по развитию образования со стратегией трансформации российского общества в ноосферное образовательное общество; - по национальной политике качества;
- социализм, ноосферизм как синтез социализма с эколого-ноосферным императивом, переходом к управляемой социоприродной эволюции на базе общественного интеллекта и образовательного общества как единственной модели устойчивого развития России и человечества в целом.

Литература:

Белл Д. Грядущее постиндустриального общества. Опыт социального прогнозирования. Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева.- М.: «Academia» , 1999. – 956с.
Гильбо Е. В. Либеральный патернализм как имманентная России экономическая модель // Журнал «МОСТ» (С.-Петербург). – 1999. – Ноябрь. - №30. – с.9-12.
Гулыга А. Русская идея и ее творцы. – М.: Соратник, 1995. – 310с.
Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. – СПб.: Изд-во «Глаголь», Изд-во С.-ПбГУ, 1995. – 552с.
Дугин А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить пространством. / Изд. 3-е, дополн. – М.: «AРKTOГЕЯ – центр», 1999. – 928с.
Иноземцев В. Л. За пределами экономического общества. Постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире. – М.: «Academia» - «Наука», 1998. – 640с.
К. Н. Леонтьев: pro et contra. Книга1. / Вступ. ст. А. А. Корольков; сост., послесл. и прим. А. П. Козырева. – СПб.: РХГИ, 1995. – 480с. – (Русский путь).
Казин А. Л. Так что же такое Россия? // Журнал «МОСТ» (С.-Петербург). – 1999. – Октябрь. – №29. – С.51-53.
Казначеев В. П. Здоровье нации, просвещение и образование. – Кострома – М.: КГПУ, Исследоват. центр проблем кач-ва подг-ки спец-ов, 1996 – 246с.
Казначеев В. П. Проблемы человековедения. – М. – Новосибирск: Исследоват. центр проблем кач-ва подг-ки спец-ов, 1997. - 349с.
Кожевников В. П. Теория русской культуры. Проблемные лекции. – Н.-Новгород: Общероссийская академия человековедения, Петровская академия наук и искусств, 1995. – 196с.
Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. Статьи. – М.: АО Изд. группа «Прогресс», «Пангея», 1995. – 464с.
Осипов Ю. М. Опыт философии хозяйства. Хозяйства как феномен культуры и самоорганизующаяся система. – М.: МГУ, 1990. – 382с.
Осипов Ю. М. Экономическая цивилизация и научная экономика (Приглашение к размышлению) / Международная научная конференция «Экономическая цивилизация: исторический триумф и эсхатологический кризис» (8-10 декабря 1998г.). – М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 1998 – 30с.
Панарин А. С. Реванш истории: российская стратегическая инициатива в XXI веке. – М.: «Логос», 1983. – 392с.
Проблема CETI (Связь с внеземными цивилизациями) / Под ред. С. А. Каплана. – М.: «Мир», 1975. – 351с.
Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX – XX вв. – СПб.: «Наука» 1998. – 796с.
Сагатовский В. Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? – СПб.: «Петрополис», 1994. – 217с.
Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. – М.: Изд. полит. лит., 1992. – 543с.
Субетто А. И. «Концепция цивилизации» в разработке стратегии будущего. // Экология и Образование. – 1999. – №1-2. – С. 2-10.
Субетто А. И. Россия и человечество на «перевале» Истории в преддверии третьего тысячелетия. – СПб.: ПАНИ, 1999. – 828с.
Субетто А. И. Системогенетические закономерности формирования и развития качества сложных объектов (системогенетика в теории качества объектов строительства). – Л.: 1983. – Дел. во ВНИИИС Госстроя СССР 25.09.84, рег. №5309. – 199с.
Субетто А. И. Социализм и стратегия экономического развития России в начале XXI века // Россия на пороге XXI века: экономика и социальное развитие. Сб. науч. тр. / Отв. ред. С. Д. Волков, Зам. ответ. ред. А. И. Субетто. Чл. ред.: С. А. Лисицын, В. Ф. Егоров. – СПб.: ЛОИРО, ПАНИ, 1999. – С. 19-22.
Субетто А. И. Социогенетика: системогенетика, общественный интеллект, образовательная генетика и мировое развитие. – М.: Исследоват. центр проблем кач-ва под-ки спец-ов, 1994. – 168с.
Субетто А. И. Творчество, жизнь, здоровье и гармония. Этюды креативной онтологии. – М.: Изд. фирма «Логос», 1992. – 204с.
С. И. О внутренней линии генезиса неклассической социологии – социогенетике // Социология на пороге XXI века. Новые направления исследований. – М.: Интеллект, 1998. – С. 189-199.
Тойнби А. Дж. Постижение истории. / Пер. с англ. Сост. А. П. Огурцов; Вступ. статья В. И. Уколовой; Заключ. статья Е. Б. Рашковского. – М.: «Прогресс», 1991. – 736с.
Хоружий С. С. После перерыва. Пути русской философии. – СПб.: Изд-во «Алетейя», 1994. – 447с.
Шахматов А. Почему сегодня уничтожают Россию? // Советская Россия. – 1992. – 25 августа.
Шпенглер О. Закат Европы. – Новосибирск: ВО «Наука», 1993. – 592с.
Яковец Ю. В. История цивилизаций. – М.: ВлаДар, 1995. – 461с.

В. Новожилов. ПРЕДЕЛЫ ИНФЛЯЦИИ (1924)


Экономическая газета №4 январь 1989 г.

Поиск путей решения современных экономических проблем требует изучения всего богатства советской экономической мысли. "ЭГ" продолжает серию публикаций работ видных советских экономистов. Предлагаемая вниманию читателей статья В. В. Новожилова "Пределы инфляции" впервые была опубликована в 1924 годув сборнике "Финансы и денежное обращение современной России" (печатается с сокращениями). Виктор Валентинович Новожилов (1892-1970), профессор, доктор экономических наук, заслуженный деятель науки РСФСР, занимался исследованиями проблемы соизмерения затрат и результатов в народном хозяйстве. Основные его труды относятся к области статистики, экономики, промышленности, оптимального планирования. За научную разработку методов линейного программирования и экономических моделей В. В. Новожилов совместно с академиками Л. В. Канторовичем и В. С. Немчиновым в 1965 году был удостоен Ленинской премии.

* * *

...Грандиозные выпуски бумажных денег во время войны (первой мировой - Ред.) и после нее, превосходившие в некоторых странах все исторические примеры неограниченной эмиссии, изменили мнение многих относительно возможностей инфляции. Бумажные деньги оказались поразительно живучими. Торговый оборот не испугался астрономических цифр цен Он переходил от рублей к сотням, тысячам, десяткам тысяч, не отказываясь вовсе от обесценивающихся денег. Отмирали только мелкие купюры, но не деньги. Стало укрепляться убеждение, что для инфляции нет естественных границ. (...)
Инфляция имеет "естественные" пределы. Но "крах" наступает не в виде превращения денег в простые бумажки, а иначе Народное хозяйство в целом полагает предел инфляции, и полагает различными способами, смотря по способу эмиссии.
Существуют два основных способа выпуска денег: для выполнения платежей и для оказания ссуд. Избыточный выпуск денег для производства платежей называется фискальной инфляцией, ибо такая эмиссия производится фиском (казной государства). Избыточный выпуск денег для оказания ссуд - это банковая или кредитная инфляция. (...) Проблема правильного "создания денег", такого, при котором "мир денежных отношений" был бы точным отражением "мира товаров", является труднейшей экономической проблемой. Проблема эта трудна не только потому, что теория денег далека еще от точного установления количественной связи между элементами денежного обращения и ценами (товаров, других видов денег и капитала),- проблема эта трудна еще потому, что инфляция является сильным искушением для всех, кто может создавать деньги. Это- ахиллесова пята денежно-менового хозяйства. Приспособление количества денег к количеству товаров несравненно труднее приспособления количества товаров к потребности в них. Приспособление производства товаров к спросу на них и к производственным ресурсам регулируется отношением рыночных цен к издержкам. Личный интерес не позволяет расширять производство товаров за пределы, при которых цена товара уравняется с издержками. Никто не хочет и даже не может долгое время производить в убыток. Не то с деньгами: только металлическая монета стоит издержек, но металлические деньги это лишь малая часть всего количества орудий обращения. Оборот не обходится и не может обойтись с одними металлическими деньгами. Главная масса орудий обращения создана, так сказать, из ничего. Деньги могут иметь ценность и не имея стоимости. Поэтому личный интерес каждого, кто создаст "нематериальные" деньги, повелевает создавать их все больше и больше: для денег нет предела насыщения, для них нет перепроизводства. Правда, при избытке деньги обесцениваются, но зато они ничего и не стоят. И если все народное хозяйство- в целом - от избытка денег не выигрывает, то эмитент получает вполне реальное приращение богатства, источником которого является ущерб тех, кто находится далеко от эмиссии. Вот в этом именно и состоит основная трудность денежной политики: личный интерес - движущая сила и основа менового хозяйства - направлен против правильного создания денег, а общественный интерес, призванный ограничивать банковое "деньготворчество", не имеет ясного критерия правильности денежной политики.
Эта сила саморасширения денежного обращения, эта тенденция к инфляции есть такая же "естественная" тенденция, как стремление к прибыли, как жажда власти: ибо выпуск денег дает эмитенту и прибыль, и власть. Поэтому для охранения общественного интереса необходимо существование внешних преград, сдерживающих напор инфляции. Обязательство размена на металл, ограничение банкового выпуска денег лишь краткосрочными ссудами, налог на банкноты, выпущенные свыше предельной суммы, и др. установления закона и банковой практики- суть не что иное, как сложная система плотин, сдерживающих денежный поток. Однако эти плотины не непроницаемы. Вся многовековая история денег является историей инфляции, историей борьбы с силой саморасширения денежного обращения. Сначала инфляция выступила в форме порчи монеты, т.е. уменьшения содержания металла в монете без соответственного уменьшения ее достоинства. Затем (в XVIII в.) появились бумажные деньги, и первые опыты их использования являются классическими примерами грандиозной инфляции (крах Дж. Ло, ассигнаты Фр. Революции). В девятнадцатом веке, когда наиболее передовым правительствам удалось наконец привести в порядок государственную денежную систему, выдвигается роль частных, банковых денег. Первоначальная история банкноты наполнена бесчисленными примерами злоупотреблений их выпусками, вредное влияние которых на народное хозяйство было столь очевидно, что в первой половине XIX в. промышленные кризисы ставились часто в связь с банкнотной инфляцией. Со времени реформы Пиля в Англии (1844) выпуски банкнот стали ограничиваться довольно узкими рамками. Однако другой вид бумажных денег - текущие счета (или "жиральные деньги") - до сих пор почти повсеместно не ограничиваются государственной регламентацией, и ниже мы увидим, что банки пользуются этим либерализмом. Таким образом, вся история денежного обращения является свидетельством изумительной силы и постоянства напора инфляции. И если только плотины, задерживающие денежный поток, имеют какую-нибудь щель, то струя избыточных денег будет просачиваться с такою же необходимостью закона природы, как течет вода сквозь щели шлюза. И если внешние преграды инфляции несовершенны, то внутренним пределом для нее может быть лишь такое состояние, когда она более не дает эмитенту ни прибыли, ни власти. Невыгодность для эмитента - вот внутренний экономический предел для всякой инфляции. Фискальная инфляция, как финансовая система, становится экономически невозможной в тот момент, когда реальный доход от нее уже не достаточен для удовлетворения самых насущных потребностей государства. Кредитная инфляция становится экономически невозможной в тот момент, когда нельзя сыскать кредитоспособных клиентов, ибо бессмысленно ссужать без надежды даже на возврат ссуды.
Когда общественный интерес бессилен бороться с инфляцией, тогда только естественные законы народного хозяйства могут положить ей предел, парализовав ее движущую силу - прибыльность для эмитента. Так мыслятся внутренние пределы инфляции. Должны ли они наступать? Хозяйство невозможно без правильного учета затрат и получений. Всякая ошибка в расчете неизбежно наказывается; инфляция же искажает все основные данные для расчета в денежном хозяйстве: цены и доходы. Движения цен и доходов выполняют в меновом хозяйстве функцию огромной важности. Что производить, сколько производить- все это диктуется языком цен. И даже как производить - техника производства зависит от условий спроса: ведь техника производства зависит от его размеров, а размеры производства зависят от размеров сбыта. Инфляция искажает все соотношения цен, она искажает единственный критерий правильности организации хозяйства. При инфляции язык цен начинает лгать, выражая не те правдивые ценностные отношения, которые вытекают из естественной ограниченности хозяйственных сил и средств, но другие, измененные активным вмешательством денежного обращения. Но самый правильный расчет, построенный на ложных данных, будет ошибочен. При таких условиях производство товаров становится азартной игрой, в которой выигрыш зависит не от правильности расчетов, а от случая. Было бы неправильно думать, будто зло инфляции в дороговизне, т.е. в росте цен как таковом. Вовсе нет. Если бы инфляция не искажала отношений цен и доходов, но только повышала их, то она не вызывала бы никаких потрясений. Возьмем разительный пример: пусть в один прекрасный день все цены и доходы выросли бы в тысячу раз. Каждый сразу понял бы, что ничто не изменилось: никто не стал богаче, никто не стал беднее. Производство тех товаров, которые было выгодно производить, осталось прибыльным, убыточные предприятия остались столь же убыточными. Ведь для каждого хозяйства важны не абсолютные размеры цен и доходов, а отношения между ними. Поэтому зло инфляции не в том, что цены и доходы повышаются, а в том, что в процессе повышения цен и доходов происходят сдвиги отношений отдельных цен между собою и между доходами, - сдвиги, не имеющие корней в мире товаров, но причиняемые избыточным выпуском денег.
Эта неравномерность повышения цен (и доходов) органически связана с инфляцией. В самом деле, неравномерное повышение отдельных цен является отражением сдвигов денежного спроса, односторонности тока инфляции Если бы выпускаемые деньги равномерно увеличивали денежный спрос на все товары, то при повышении цен происходили бы только те сдвиги цен, которые вызываются причинами, лежащими на стороне товаров. Лишь в том случае, если бы денежные доходы всех возрастали одновременно в совершенно одинаковой пропорции, - цены повышались бы, не испытывая сдвигов между собой, вызываемых денежным обращением. В результате произошло бы увеличение денежного спроса, а следовательно, и увеличение цен всех товаров. Такая инфляция не принесла бы никому вреда, но никому не принесла бы и пользы. Она была бы никому не нужна, экономически бессмысленна и невозможна. Напомним, что движущая сила инфляции- выигрыш одних за счет ущерба других. На выигрыш всех за счет всех невозможен. Следовательно, инфляция не может быть всесторонней, т.е. не может в одинаковой пропорции наполнять все карманы. Она может быть только односторонней: новые деньги исходят от немногих хозяйств и затем постепенно рассасываются между остальными хозяйствами. Кто раньше получает новые деньги, тот раньше предъявляет увеличенный денежный спрос на товары. А так как состав потребления отдельных хозяйств весьма различен, то неодинаковое увеличение денежного спроса различных хозяйств равносильно неодинаковому увеличению спроса на различные товары. Это неодинаковое возрастание цен 'товаров в свою очередь связано с неодинаковым возрастанием доходов производителей и торговцев этих товаров, и т. д. Таким образом, односторонность потока инфляции искажает денежные отношения - цены и доходы. Инфляция по природе своей обманчива и быть иной не может. Вопрос только в том, каков смысл ее обмана.
Если денежный поток направляется на непроизводительное потребление, то возникает искушение расширить потребление, а неограниченность инфляции (ведь денежный крах невозможен!) создает иллюзию неограниченности потребительных возможностей. Если же денежный поток вливается к тем, кто пользуется денежной властью для организации производства, то у них возникает искушение расширять производство, а избыток денежной власти создает иллюзию избытка производственных ресурсов. В первом случае - поступают так, будто нет пределов для потребления. Во втором случае так, будто нет пределов для расширения производства. И в том, и в другом случае теряется ощущение действительной степени ограниченности сил и средств, теряется единственный стимул к экономии, теряется основа правильного хозяйствования. Наступает расточительность или в потреблении, или в организации производства. Нужно ли говорить, что расточение имеет пределы? Посмотрим же, какие конкретные процессы возникают в народном хозяйстве при неограниченной инфляции и каким образом они полагают ей предел.

* * *

Фискальная инфляция создает обманчивую видимость обилия средств в распоряжении государства. Эмиссия - самый легкий вид дохода, не только прямые, но даже косвенные налоги вызывают активное или пассивное сопротивление населения, значительность которого и полагает предел притязаниям фиска. Займы требуют доверия и наличности в народном хозяйстве денежных капиталов, ищущих помещения. Эмиссия же не требует ни доверия, ни обилия капиталов, ни сложного налогового аппарата: нужно только действительное воспрещение обращения иных денег, кроме дозволенных государством. Правда, казалось бы, нет логической необходимости злоупотреблять фискальной инфляцией. Однако добровольное воздержание от доступного и желаемого - труднейшая из добродетелей. И если вообще общественное хозяйство нельзя строить на добродетелях, то еще менее в те исторические эпохи, когда фискальная эмиссия становится неизбежной- в эпохи войн и революций. Общая расточительность в потреблении - и государства, и частных лиц - характернейшая черта бумажноденежного хозяйства.(...) Изъятие путем эмиссии чрезмерной доли народнохозяйственного дохода сокращает производительные силы. Когда напряжение эмиссии и темп обесценения денег достигают сравнительно высокой степени, когда поэтому население начинает ощущать обесценение денег, как тяжелое бремя, тогда возникает массовое, стихийное стремление всех сократить размеры своей кассы, ограничить ее минимальной суммой денег. Все спешат скорее сбыть с рук падающие деньги. Каждый старается сблизить моменты получения денег и расходования их, нередко предпочитая совершенно отказаться от обмена, чем получить в обмен деньги, которые могут залежаться долгое время. Деньги перестают быть орудием сохранения ценностей, эту функцию за них начинают выполнять некоторые товары.
Товарооборот испытывает полное преобразование. Сделки, связанные с медленным кругооборотом денег, сокращаются, наоборот, возникает множество сделок, направленных специально на приобретение товаров для перепродажи. Так как в сделках первого рода продавцами выступают главным образом производители (ибо в производстве время кругооборота денег зависит от многих внешних условий), то поэтому общее поступление товаров от производителей на рынок ослабевает: товарооборот суживается, как под действием очень высокого налога на обращение. И чем больше темп обесценения денег, тем меньше и меньше круг обмена. Но каков сбыт- таково и производство; рынок ограничивает разделение труда, и сокращение рынка означает разрыв многих хозяйственных уз, соединяющих трудораз-дельное общество 'и, следовательно, падение производства. Наиболее сильное падение желания продавать и производить на продажу наблюдается там, где оборот денег происходит наиболее медленно- в деревне. Деревня первая ограничивает продажу своих продуктов под гнетом быстрого обесценения денег. И это понятно- в городе скорость обращения денег больше, получки денег чаще, израсходовать их легче, чем в деревне.(...) Волнения городских масс на почве сильнейшего расхождения их доходов и цен жизненных припасов обостряют до крайности социальный вопрос: массы требуют помощи государства - дешевого хлеба и достаточной заработной платы; и требуют тогда, когда единственный финансовый ресурс государства - эмиссия - быстро истощается, ибо темп обесценения денег оставляет далеко позади рост эмиссии. Реальный заработок государственных служащих падает до минимума, качество чиновничьего труда понижается. Там, где раньше было достаточно одного сотрудника, нужно двух, трех и даже более сотрудников общее увеличение штатов становится неизбежным Сверх того, урегулирование продовольственного вопроса вызывает возникновение особого государственного и общественного аппаратов так отвлекаются силы от производительного труда к непроизводительному Но вызванное последствиями эмиссии разбухание государственного аппарата само по себе требует увеличения эмиссии' устранение последствий зла еще более увеличивает его источник. Это значит, что нет иного выхода, кроме отказа от "эмиссионного хозяйства".
Полный крах эмиссионной системы финансирования еще ускоряется введением такс (максимальных цен) Таксы являются симптомом явной недостаточности поступления продуктов на рынок и поэтому явной недостаточности эмиссии, как финансового < ресурса Ибо, к чему были бы таксы, если бы оборот не сокращался, если бы цены продуктов росли соответственно росту эмиссии? Не рост цен сам по себе, но "дороговизна жизни", т е рост цен, опережающий рост доходов,- вот что является злом, вот что вызывает инстинктивное стремление городских масс принудительно задержать этот рост цен Это стремление диктуется самим инстинктом самосохранения, однако, инстинкт сам по себе ненадежный руководитель в общественном хозяйстве. "Дороговизна жизни" - лишь симптом сужения товарооборота, и принудительное понижение цен еще более суживает товарный поток, еще более усиливает "дороговизну жизни". При введении такс, точно по мановению волшебного жезла, товары вовсе исчезают с легального рынка. Рынок, сократившись, уходит в подполье, цены растут еще сильнее, ибо нелегальный рынок требует не только оплаты риска, но и громадной затраты сил. то, что делает одна легальная лавка, то выполняют сотни мелких подпольных торговцев. Выгодность подпольной торговли привлекает к ней лиц, занятых ранее производительным трудом. Таким образом, ни одно из доступных средств к поддержанию чистого "эмиссионного хозяйства" не является действительным. Каждое из них только обостряет зло. Вот типичный кризис эмиссионного хозяйства, как финансовой системы: наступает момент, когда государство не может жить только средствами эмиссии Ему грозит разложение от внутренних волнений и от паралича чиновничьего аппарата (..) Для фискальной инфляции нет пределов в рамках денежного обращения не разложение денежной системы, но разложение народного хозяйства, общества и государственного аппарата ставит границы эмиссии История денег есть история инфляции, но она не знает ни одного случая сколько-нибудь длительного существования чистого "эмиссионного хозяйства". И это не случайность, а естественный закон экономики: "эмиссионное хозяйство", как самостоятельная финансовая система, невозможно...

* * *

Новейшее развитие денежного хозяйства представляет процесс роста кредитных орудий обращения и деградации металлических денег, роста частных "платежных средств" и деградации государственных денег. Эта связь развития денежного хозяйства с развитием кредитных денег не простая историческая случайность, но естественная закономерность, естественная, т. е. вытекающая с необходимостью из самой природы развитого денежного хозяйства и существа кредитных денег. (...) Колоссальное увеличение добычи золота, необходимое для того, чтобы снабдить деньгами быстро растущую массу товарооборота, было бы невозможно без постоянного возрастания издержек производства золота (закон убывающей производительности). В кредитных деньгах народное хозяйство прежде всего нашло средство освободиться от подчинения своего развития судьбе производства золота, средство расширения рынка не ~ в той мере, в какой позволяет добыча золота, а в какой возможно, так сказать, по внутренним побуждениям. Кредитные деньги освободили народное хозяйство от непомерного роста реальных затрат по изготовлению металлических орудий обмена, и это удешевление технического аппарата обращения можно сравнить с влиянием удешевления транспорта на развитие хозяйства.
Но функции кредитных денег не только в понижении издержек создания денежного обращения. Другая их функция - создание эластичности денежного оборота, чуткости его к биению пульса хозяйственной жизни. Товары - временные гости в обороте; они рано или поздно, но непременно уходят из него. Деньги же - вечные странники, предназначенные вечно обрщаться. Их природа в этом отношении глубоко отлична от природы товара. Следовательно, деньги, как таковые, не могут быть верными спутниками товаров, не могут следовать их судьбе, послушно отражая волны товарного потока. Только кредитные деньги, т. е. деньги, выпускаемые на время, в ссуду, могут подражать в своем движении движениям товаров: появляться в обороте вместе с ними и уходить за ними же. Лишь кредитные деньги могут органически связать денежное обращение с хозяйственной жизнью. Классическим основанием для выпуска денег служит учет векселей. Товар поступает в оборот - при покупке его выдается вексель. Вексель этот учитывается банком: кредитные деньги поступают в обращение. Товар уходит из оборота к потребителю - торговец получает за него деньги и расплачивается по векселю с банком: деньги уходят из обращения. Вот идеальная картина. (...) Таким образом, только банки могут поддерживать органическую связь между товарным рынком и денежным обращением. Но это не значит, что они в совершенстве выполняют эту задачу.
Более того, мы знаем уже, что правильный выпуск денег является вдвойне трудной задачей. Во-первых, нет твердых общепризнанных правил "создания денег"; во-вторых, личный интерес каждого, кто может создавать "нематериальные" деньги, повелевает создавать их больше, чем нужно обороту. В частности, банки заинтересованы в расширении обращения своих денег, ибо они ссужают "даровые" деньги не даром, а за плату. (...) Риск возбудить недоверие публики препятствует только слишком быстрому возрастанию кредитно-денежного обращения, но не умеренной в темпе инфляции. Это очень характерная черта обычной банковской инфляции: банки не могут слишком быстро расширять обращение своих денег. В самом деле, средством для такого расширения служит понижение ссудного процента. Но если какой-либо банк чрезмерно понизит ссудный процент сравнительно с другими банками, то клиенты, его будут расширять свои займы только для того, чтобы погасить свои обязательства в других банках. Усиление спроса на кредит в связи с отливом наличных денег из кассы этого банка заставит его повысить процент по ссудам. Итак, конкуренция банков между собой препятствует развитию стремительной инфляции, но она не устраняет возможности менее заметной инфляции. Более того, она вынуждает банки в погоне за клиентурой понижать ссудный процент. Как спрос на товар зависит от его дешевизны, так и спрос на кредит зависит от дешевизны кредита. Но для цены товара есть низший предел - издержки; для цены ссуды кредитными деньгами этого предела почти нет. Коммерческое мнение приветствует "дешевые деньги", и это единомыслие банков и клиентов неизбежно ведет к инфляции. (...)
Давно уже было подмечено, что возрастание количества денег в стране может вызывать подъем промышленной конъюнктуры. Если дефляция всегда связана с депрессией, то инфляция нередко ускоряет темп хозяйственной жизни. Легкое повышение цен повышает прибыль предприятий, а прибыль - регулятор хозяйственной энергии. (...) Для объяснения народнохозяйственных последствий банковой инфляции фундаментальное значение имеет факт относительного понижения ссудного процента при возрастании прибыльности предприятий. Поэтому мы остановимся на нем, выяснив: 1) при каких условиях инфляция понижает уровень ссудного процента; 2) какое влияние инфляционное понижение ссудного процента оказывает на производство. Еще классики учили, что уровень ссудного процента не зависит от количества денег и поэтому увеличением орудий обращения нельзя понизить уровень процента. Если при инфляции возрастает предложение денежных капиталов, то, в свою очередь, возрастает и спрос на них, ибо цены товаров повышаются и прежние суммы денег представляют меньший "реальный" капитал. Однако дело обстоит не так просто, и классики не вполне правы. Для ясности изложения будем различать в этом вопросе два предельных случая: или все вновь выпущенные деньги сначала поступают на рынок денежных капиталов, а потом на товарный рынок, или вновь выпущенные деньги сначала поступают на рынок товаров, а потом на рынок капиталов. В первом случае - предложение капиталов расширится раньше, чем произойдет соответственное повышение товарных цен; значит, предложение капиталов возрастет раньше, чем возрастет спрос на них. Ссудный процент (временно) понизится. Во втором случае - повышение цен произойдет раньше, чем возрастет предложение ссудных капиталов; значит, спрос на ссудный капитал возрастет раньше, чем его предложение. Ссудный процент (временно) повысится. Таким образом, действие инфляции на ссудный процент совершенно различно в зависимости от того обстоятельства, чьи доходы, чья покупательная сила раньше возрастает: тех ли, кто накопляет и ссужает, или тех, кто только потребляет.
Насколько же длительно изменение процента вследствие инфляции? Рассмотрим внимательнее первый случай. Если бы инфляция ограничилась одной порцией денег, то через некоторое время выпущенные деньги перейдут с рынка капиталов на рынок товаров. Выданный в ссуду новый денежный капитал будет "помещен": куплены машины, сырье, выдага заработная плата. Цены товаров повысятся, спрос на капитал возрастет: ссудный процент поднимется. Но если инфляция не ограничивается одной порцией денег и за первой порцией эмиссии непрерывно следуют вторая, третья и т. д., то рост предложения денежных капиталов все время забегает впереди роста спроса на них. Ссудный процент остается долгое время ниже своего "естественного" уровня; "естественного" - т. е. такого, который соответствует равновесию "истинных" спроса и предложения ссудных капиталов, не .искаженных влиянием инфляции. Кредитная инфляция является чистой формой этого случая: все избыточные деньги поступают на денежный рынок раньше, чем на товарный. Поэтому она необходимо понижает ссудный процент ниже его "естественного" уровня. Это понижение имеет огромное значение для организации народного хозяйства. Уровень процента - это регулятор распределения наличных производительных сил, это показатель объема наличных хозяйственных возможностей. При 6% никто не станет основывать предприятия, обещающие только 5% прибыли. Но при 3% эти предприятия станут прибыльными. Понижение процента умножает число возможных предприятий; оно как бы свидетельствует о росте наличных производительных сил. И если это понижение не сопровождается их действительным ростом, то тем самым у организаторов хозяйства - предпринимателей - создается преувеличенное представление о размерах производственных возможностей. Кредитная инфляция создает иллюзию обилия капиталов в народном хозяйстве - иллюзию неизбежную и опасную. Ее последствия таковы же, какие были бы при натурально-хозяйственном коммунизме, если бы какой-нибудь обманщик совершил подлог статистических данных о запасах сырья, топлива, машин и пр., по которым строится план организации производства. Этот обманчивый мираж является источником оживления, но также источником жестоких разочарований. Экономика не прощает заблуждений, и смысл тех пределов, которые она ставит кредитной инфляции, поразительно прост.
Понижение ссудного процента создает первую волну инфляции, первую волну повышения цен. Повышение цен увеличивает прибыли на затраченный капитал.- Возрастание прибыли кружит головы предпринимателям. Курсы акций растут. Банки охотно финансируют предприятия: новая волна кредитной инфляции, новое повышение цен и дивидендов. Общее одушевление; затеваются грандиозные планы, сулящие по наглядным примерам огромные прибыли. Организуются новые, расширяются старые предприятия. Предпринимательская горячка заражает даже старые солидные банки: новая волна инфляции, новое повышение цен и т. д. Но если возможно одновременное учреждение множества предприятий, то это не значит, что возможно благополучное их окончание. На известной ступени грюндерства начинает ощущаться недостаток производительных сил: то не хватает сырья или топлива, то железные дороги оказываются не в состоянии выполнить повышенные требования народного хозяйства, то не хватает рабочих рук и приходится обращаться к малообученным рабочим, наконец, ухудшается тип предпринимателя - появляются новые лица из любителей легкой наживы. Приходится утилизировать старые, уже заброшенные машины и орудия. Недостаток орудий производства выражается в относительном росте цен железа, стали, угля, машин сравнительно с ценами потребительных благ. Вздорожание производственных благ еще более возбуждает их производство: учреждаются новые металлургические заводы, каменно-угольные копи роются глубже, строятся новые железнодорожные линии. Однако для самой постройки этих предприятий нужны те же самые первичные элементы - топливо, металлы: новый подъем цен на орудия производства по сравнению с ценами потребительных благ. И этот подъем цен на орудия производства вызывает, в свою очередь, учреждение новых предприятий для их производства, которые, не выпустив и пуда продуктов, уже нуждаются и в топливе, и в металлах: новая повышательная волна цен орудий производства, цены потребительных благ отстают еще на один шаг и т. д. Ясно, что без конца это расхождение движения цен орудий производства и потребительных благ продолжаться не может. Возрастание цен орудий производства вызывает возрастание издержек производства потребительных благ, и если рост цен орудий производства обгоняет рост цен потребительных благ, значит, издержки производства потребительных благ растут быстрее, чем их цены, результатом чего неизбежно исчезновение прибыли в производстве потребительных благ.
Параллельно с этим понижением прибыльности будет идти возрастание ссудного процента. Ибо возрастание цен на орудия производства вызовет повышенный спрос на ссудный капитал: сметы многих предприятий, исчисленные по более низким ценам, окажутся недостаточными, потребуются дополнительные эмиссии акций и облигаций или получение новых кредитов от финансирующего банка. Этот усиленный спрос на денежный капитал, а также понижение прибыльности производства суть две стороны одного и того же основного факта- того факта, что все начатые предприятия нельзя благополучно закончить вследствие недостатка производительных сил. Наконец, прибыль во многих предприятиях, производящих потребительные блага, опускается до нуля или даже до отрицательной величины. Возникает перепроизводство в этих отраслях промышленности, то есть невозможность сбыть на рынке продукт по цене, покрывающей издержки. Спрос на кредит достигает высшей степени напряжения: предприятия нуждаются в средствах для расплаты за сырье, за труд для продолжения производства; а выручки не хватает вследствие затруднений сбыта. Но банки сокращают кредитование, ибо нельзя кредитовать некредитоспособных. Предприятия вынуждаются продавать в убыток. Промышленное производство потребительных благ сокращается по всей линии. Кризис сбыта перебрасываетвается на производство орудий производства. Падение производства потребительных благ сопрягается с падением спроса на орудия производства: кризис захватывает все отрасли промышленности.
Крушение кредита - общая кредитная дефляция - обостряет падение товарных цен. Наиболее слабые предприятия погибают, излишне учрежденные покидаются, происходит концентрация производства на более сильных предприятиях. Падение прибыльности заставляет предпринимателей вводить технические улучшения. Производительность труда повышается. Цены на орудия производства падают в. большей мере, чем цены потребительных благ. Восстанавливается нормальная прибыльность производства потребительных благ. Число кредитоспособных предприятий растет. Ссудный процент понижается, банки стремятся к расширению своих операций. Кризис ликвидирован - возникает новая возможность кредитной инфляции, возможность нового подъема конъюнктуры. Такова общая схема последствий кредитной инфляции. Расхождение между ценами орудий производства и ценами потребительных благ органически связано с кредитной инфляцией, и оно полагает ей предел. Причем подъем прекращается не постепенным снижением прибыли, а внезапным срывом. Это важная черта кризиса кредитной инфляции. Другая характерная черта этого кризиса: в росте производства и вообще в подъеме участвует в большей мере тяжелая индустрия, чем промышленность, изготовляющая потребительные блага. (...) Таким образом, промышленный подъем кончается внезапным срывом именно потому, что кредитная инфляция временно может скрывать рост реальных убытков. Кризис начинается с промышленности, приготовляющей потребительные блага, но более жестокие формы он принимает в тяжелой индустрии. Эта особенность инфляционной конъюнктуры в тяжелой индустрии объясняется тем, что цены ее продуктов растут быстрее других цен. Поэтому издержки производства - поскольку они зависят от цен - возрастают соразмерно с ростом цен продуктов. А в этом случае - мы видели выше - размер прибыли на затраченный капитал зависит от темпа инфляции (точнее, от темпа роста соответствующих цен); в этом случае банковая инфляция не имеет внутреннего предела. Кризис возникает вне тяжелой индустрии. (...)
Итак, банковая инфляция преувеличивает данные об объеме наличных производительных сил, искусственно расширяя предложение денежных капиталов. Искусственное расширение денежных капиталов вызывает избыточное расширение производства, не отвечающее производственным возможностям. Вследствие недостатка производительных сил возникает кризис, который полагает предел банковой инфляции: она теряет смысл для банков при утрате клиентами кредитоспособности. Ликвидация избыточных предприятий, концентрация производительных сил на меньшем числе их является ликвидацией кризиса. Такова сущность цикла кредитной инфляции. Однако денежные отношения обволакивают ее густым туманом, и видимость противоречит существу явления. Недостаток орудий производства ощущается, как "недостаток денег", на который и жалуется коммерческий мир. Вместо недостатка товаров наблюдатель видит избыток всех товаров, как орудий производства, так и потребительных благ. Но если мы вникнем в природу денежного хозяйства, то поймем, что в этих противоречиях - видимого недостатка денег, вследствие их избытка, и видимого избытка орудий производства, вследствие их недостатка,- нет ничего парадоксального, что иначе и быть не может. В самом деле, в денежном хозяйстве критерием для организации производства служит размер прибыли. Доходность существующих предприятий является критерием будущей доходности сооружаемых предприятий. Поэтому, пока существующие предприятия весьма доходны, до тех пор будут учреждаться новые предприятия. Остановка грюндерства и ликвидация тех предприятий, для которых уже не хватает производительных сил, возможна лишь вследствие убыточности существующих предприятий, причем убыточность производства орудий производства предполагает убыточность производства потребительных благ. Таким образом, необходимая ликвидация предприятий, для которых не хватает производительных сил, в денежном хозяйстве возможна лишь в форме общего застоя сбыта, общего перепроизводства. Всеобщность кризиса - это чрезвычайно интересная черта кризиса в денежном хозяйстве: он поражает не только избыточные, подлежащие ликвидации предприятия, но всю вообще капиталистическую промышленность. Цены при подъеме повышаются, а при депрессии падают не для отдельной группы "излишних" предприятий, а для всех без исключения. Значит, процесс переформирования производства, его концентрации сопровождается избыточным сокращением производства, ибо страдают даже здоровые предприятия. Слабость денежного хозяйства в том, что кризис связан с чрезмерными жертвами. Зато в денежном хозяйстве перепроизводство не может быть настолько запущено, как в натуральном. В натуральном хозяйстве нет столь абсолютно действующего регулятора производства, как денежная прибыль. Абсолютная невозможность продолжать убыточное производство предохраняет народное хозяйство от чрезмерной ошибки, то есть от такого перепроизводства орудий производства, при котором отвлекаются производительные силы от снабжения текущего потребления. Промышленный подъем в денежном хозяйстве не может развиваться за счет абсолютного падения производства потребительных благ. В момент остановки расширения продукции для непосредственного потребления наступает кризис, ибо инструментальная промышленность зависит от спроса промышленности для непосредственного потребления. С этой точки зрения кризис перепроизводства является предупреждением недопроизводства потребительных благ, которое неминуемо наступило бы при дальнейшем развитии грюндерства. Это сигнал, охраняющий интересы настоящего потребления от ущерба ради будущего потребления,- сигнал, указывающий, что при достигнутом уровне снабжения потребительного рынка невозможно дальнейшее столь же быстрое расширение инструментальной промышленности. Исследование пределов кредитной инфляции привело нас к объяснению одной из самых трудных проблем экономики - проблемы общего перепроизводства, общего кризиса сбыта. Как изменение общего уровня цен, так и общее перепроизводство являются следствиями разрыва органической связи между денежным обращением и товарооборотом. Разница та, что изменение уровня цен наступает во всех случаях разрыва этой связи, а перепроизводство лишь при некоторых (кредитная инфляция, дефляция). (...) Наконец, наиболее загадочная черта проблемы кризисов - их периодичность - в нашей схеме получает весьма простое решение. Периодичность кризисов объясняется действием двух постоянных факторов. Банковая инфляция неустанно готова к возбуждению предприимчивости, к возбуждению безудержного, расточительного грюндерства. Естественная ограниченность сил и средств полагает предел непосильному расширению производства. Но лишь только кризис ликвидируется и инфляция вновь становится выгодным делом для банков, как снова пробивается струя избыточных денег, возбуждающая новый подъем, пока снова недостаток производительных сил не возрастет до таких размеров, какие инфляция уже не в состоянии больше скрывать. (...)
Итак, инфляция имеет пределы. Обманчивой иллюзией неограниченности средств она вызывает расточение, а расточение беспредельным быть не может. Фискальная инфляция вызывает расточение в потреблении и кончается кризисом недопроизводства. Банковая инфляция вызывает расточение в производстве и кончается кризисом перепроизводства. Отсюда высшая цель денежной политики - достижение "правды" в денежном обращении. Деньги - служебное орудие хозяйства, и они должны быть верным отражением мира товаров. Возможны ли и как возможны "истинные" деньги, "классические" деньги - вот современная формула старой проблемы денежной теории и политики. Вековая проблема! И ныне она свежа, и ныне она остра: ибо не видится еще ясного ответа. Более простой является задача устранения фискальной инфляции. Государство должно только отказаться от выпуска денег для покрытия своих расходов. По существу это вопрос возможности сокращения государственных расходов и покрытия бюджетного дефицита налогами и займами. Но как достичь правильного создания кредитных денег при капитализме? Частный интерес технически мог бы решить эту задачу, но не хочет: можно ли надеяться на добровольный отказ частного интереса от доступной выгоды при инфляции? В производстве товаров личный интерес является организующей силой, и история капитализма свидетельствует об изумительной мощи этой силы. Но для правильной организации производства товаров необходимо правильное создание денег. Здесь же личный интерес отказывается служить: и банки, и их клиенты склонны к инфляции и таким образом личный интерес вносит дезорганизацию в производство, в ту область, где он является организующей силой. Государство - представитель общественного интереса - хотело бы решить эту задачу, но технически не может. Развитие денежного хозяйства требует органической связи денежного обращения с хозяйственной жизнью. Чтобы регулировать количество денег в обращении, надо чуять каждое движение товарооборота, надо видеть и слышать, как растет народное хозяйство. Может ли государство, не сливаясь с народным хозяйством, выполнить эту функцию? До сих пор этому не было еще примера. Так стоит проблема. Но как бы ни решила ее история, несомненно, что без знания основ правильного создания денег ни государство, ни частный интерес не в состоянии ее решить.

Вадим Межуев. "О цивилизационной идентичности России".

Интервью с Вадимом Межуевым "Мы-антимодернисты".

Гипотеза о гиперболическом росте населения.


Главная страница...

Hosted by uCoz